74 
– Они кого угодно убить готовы, – мрачно вздохнул Фаддей, – Рудольфа, тебя, меня. На то они и… люди, – Булгарин помолчал немного. – Мари, а все же избавиться от страданий можно. Непросто, но того стоит.
Мари вскинула на него недоумевающе глаза, а он продолжил:
– Я в Россию вскорости возвращаюсь, Мари. Жить там тоже непросто, но душа там вольнее дышит, чем после ваших всех революций да корсиканцев с гильотинами и войнами. Поехали со мной, коли здесь тебе несладко.
Мари ошарашенно глядела на странного русского.
– Ты… Ты хочешь взять меня с собой?
Он кивнул.
– Но… – прошептала девушка, – но в России же все дикие, там страшно… Я не знаю, как… Говорят, там люди друг друга едят!
– Мари, – перебил он ее, – там не страшнее, чем здесь, уж поверь мне. И людоедов там нет, вместе с армией Корсиканца все сюда перебрались…
– Но… – окончательно разволновалась Мари, – но зачем я тебе? У меня ведь и нет ничего за душой, Фаддей!
– Зато у меня на краюху хлеба медяков всегда найдется.
И торопливо вытащил мешочек с деньгами, всунул ей в руки.
– Вот, это тебе, Мари, – решительно произнес Булгарин. – Я Дижу много чем обязан. Считай, что это от него.
Они молча шли по берегу Сены.
– Завтра наш полк домой возвращается, – сказал, наконец, Фаддей. – У тебя ночь, чтобы все решить, Мари. Так или иначе, эти деньги – твои. Какое-то время ты сможешь на них прожить, но рано или поздно они все равно закончатся.
И замер, глядя ей в глаза.
– Перед рассветом я приду сюда, на это же самое место, и буду ждать тебя, – решительно произнес Булгарин. – Когда солнце взойдет, я уйду – с тобой или без тебя. Но я был бы счастлив, право слово, счастлив, если б ты с Жаном отправилась со мной.
Ее зеленые глаза блеснули.
– Ты и вправду хочешь увезти меня? – все еще недоверчиво спросила Мари. – Но мы же даже не знаем друг о друге ничего.
– Так по дороге и познакомимся, – улыбнулся Фаддей.
Она покачала головой, а потом улыбнулась – впервые за очень долгое время улыбнулась.
– Это… это все так необычно. Но я пока не буду даже думать об этом. Да… Да, я поеду с тобой. Словно бог все мои молитвы услышал, честно! – и протянула деньги Фаддею. – Забери. У тебя сохраннее будут. Обещаешь мне, что дождешься меня завтра?
Фаддей кивнул:
– Обещаю. А ты… ты пообещаешь, что придешь?
– Да, – улыбнулась Мари. Счастливо улыбнулась! – Ты только дождись меня завтра, ладно?
– …Вы – ничтожество, Фиглярин!..
Ночь рваными серыми клочьями висела над Петербургом, непрерывно заметая белым, густым и влажным снегом прямые, как стрела, улицы и проспекты города, освещенные бледным светом то и дело скрывающейся в облаках луны. Черное литое кружево оград и мостов стало заметнее, поменявшись цветом и местами с привычным понятием тени – тень стала белой; а черное упругое естество литья, не имея других оттенков, сливалось с ночью, как ледяная бушующая Нева в тесном гранитном корсете.
Он не пойдет домой. Не хочется. Сегодня не хочется…
Ледяное ночное небо, казалось, рухнуло в Неву и жестоко терзало своими черными пальцами-фонарями бледные останки луны.
Булгарин, ежась под порывами ветра, уже в третий раз доходил до своего дома и поворачивал обратно, не в силах вернуться и заговорить с Мари.
Мари… Так и не ставшая любимой, но любящая, готовая на все ради него – даже забыть Дижу готовая. А может, и забыла?
Сознание, отзывающееся тяжелой головной болью, отказывалось воспринимать сегодняшние оскорбления великого поэта, разваливаясь на мелкие мозаичные куски безумной, кричаще-нелепой, аляповатой мозаики. Мозаики его образов, его воспоминаний. Что-то давнее, невнятное и давно забытое беспокоило его в этой нескончаемой кавалькаде скалящих зубы воспоминаний, превращавшихся в уродливых ведьм. Все воспоминания – даже самые прекрасные – со временем становятся монстрами.
Нет, он не пойдет домой. Он пойдет в церковь…
…Высоко под сводами церкви два белоснежных ангела, чуть приподняв крылья, удобно устроились у окна друг напротив друга и уже много лет подряд вели неспешную, хоть и молчаливую беседу. Их тонкие профили были повернуты друг к другу, нежные белые руки вскинуты вверх в пылу вечного теологического спора, и не видно конца их божественным откровениям, лишенным земных помыслов. Только проплывающие год за годом по петербургскому небу облака напоминают им о течении земного времени, неумолимо отмеряющего смертным их короткий земной путь.
74 
