Особенно,... 
4 
И руки, руки от мороза отойдут! А то словно в крапиву их сунули…
Фаддей быстро разыскал в деревушке столь желанный ему постоялый дом. Почти пустой. Только в уголку сидели несколько нахохленных теней за круглым столом.
Фаддей тоже рухнул за стол подле печки. Пахло в шинке не ахти как и темновато было, да какое ему до того дело, выбрался он от пруссаков!
Из кухни выскочила разбитная паненка. И Фаддей поневоле приосанился. Гром и молния! Очень даже недурна собой девка-то! Он-то рассчитывал на появление старого, жирного корчмаря, а тут такая красотка пожаловала. Небось и есть дочурка того самого старого и жирного корчмаря. Дочурки у корчмарей всегда красотки. В Геттингеме Фаддей на таких вдосталь насмотрелся.
Паненке было не больше семнадцати, а меж столов пробиралась столь самодовольно, будто весь двор постоялый ей одной принадлежал. В руках девица несла чарку с вином, которую и поставила с шутливым замечанием на угловой столик. Странно только, отчего это она по-немецки говорит, а не по-посполитскому «прошикает». Впрочем, местечко-то приграничное, так что чего дивиться… Паненка отпустила еще парочку шуточек, а Фаддей подумал разморенно: «Эка жужжит, как пчелка, что с цветочка на цветочек перелетает». А следующим «цветочком» был он, Фаддей Булгарин.
От паненки никак глаз отвести не удавалось. Словно прилипли глаза-то к лицу ее. Разве что его Мари так же хороша собой. Мороз отпустил Фаддея из своих цепких ледяных щупалец, какое там, студиозус взопрел даже. В животе колоть начало, а сердце за двоих колотиться принялось. Сейчас. Сей-
Ее каштановые волосы были убраны в косы, и глаза у нее, как у косули дикой. Паненка улыбнулась и замерла подле Фаддея.
– У нас как раз картофельную похлебку приготовили, – сообщила дочь корчмаря. – У нас ее всегда готовят отменно.
И губки прекрасной паненки соблазнительно дрогнули.
– Верно, я и впрямь выгляжу голодным, раз вы, сударыня, сразу о еде со мной заговорили, – слабо улыбнулся в ответ Фаддей. Улыбка у него на редкость жалкой получилась.
– О да, выглядите, господин!
– О, у вас опытный взгляд, сударыня, – Фаддей изо всех сил старался подольше удержать подле себя сию «пчелку». – И каким же видится вам истинно изголодавшийся человек?
– Ну, истинно изголодавшийся человек вваливается в наш трактир, шатаясь, чуть ли не падает за стол, не спуская глаз с дверей на кухню, а затем не сводит этих самых жадных глаз с хозяйки ни на секунду.
Мило же она смеется, мелькнуло в голове у Булгарина, и губки у нее так забавно подрагивают…
– Значит, так, сударыня, отведаю-ка я у вас горшочек картофельной похлебки. И от кружки пива тоже не откажусь.
– А наше пиво многие хвалят… – заметила девица с улыбкой и двинулась, изящно покачивая бедрами, в сторону кухни.
Фаддей прикусил губу, глядя вслед соблазнительной «пчелке».
После Мари он никого знать не хотел. Уже несколько лет. Нет, девок трактирных в Геттингеме за мягкие бока пощипывал, но никого не любил, как-то вот не позволял даже думать себе о любви. А то предателем бы себя вмиг почувствовал. Но ведь не может так и далее продолжаться! Потому что сейчас, глядя на прелестную дочку корчмаря, Фаддей затосковал, вернее, тело его по любви затосковало. Странное чувство. Словно ребра одного у него не доставало, словно изъяли у него то ребро, чтобы Женщину для него специально сотворить. Ибо без нее несовершенен есмь.
Паненка вернулась с кружкой пива.
– Скажите-ка, геттингемскую монету вы берете? – спросил он девицу. – Польских у меня покамест нет еще.
Губки девицы вновь растянулись в улыбке. А теперь-то чего смеется?
– Разумеется, мы берем геттингемские монеты, – отозвалась она, наклоняясь к нему. – В наших окрестностях так принято.
Если бы у него в руках сейчас была ложка, Фаддей точно выронил бы ее – от ужаса.
– Так я еще в Пруссии? – сдавленно спросил он. – А я-то думал, что уже в Речи Посполитой…
– О, нет, до границы еще минут десять пешим ходом, – беззаботно отозвалась девица, вмиг из «паненки» превращаясь во «фройляйн». – Но будьте уверены, господин, такую похлебку в Польше вы уже ни за что не попробуете. Только обождите немного, я принесу вашу тарелку.
И вновь исчезла.
А Фаддей вслушивался в подозрительный гул в голове. Как же он мог так преступно просчитаться? Вот ведь беда! И что же ему теперь делать? Плюнуть на все и пожрать как следует? А не слишком ли то опасно? Эвон как заозирались «тени» трактирные при слове «граница»!
4 
