Последние отзывы

  122  

Воздушный взрыв предпочтительней наземного по двум главенствующим соображениям. Первое, антигуманное, исходило из чистого рационализма. Радиус поражения при атаке такой уязвимой цели, как город, резко увеличивается при возвышении. Второе произрастало как из рационализма, так и из того же гуманизма одновременно. Несмотря на то что сейчас применялась «чистая бомба» в пределах возможностей физики по нейтрализации остаточной радиации, все же радиоактивный фон должен был присутствовать. Смещение взрыва вверх, то есть увеличение рассогласования гипоцентра и эпицентра, уменьшало местную остаточную радиацию почти втрое. С точки зрения перспектив будущей застройки образующегося сейчас пустыря это являлось действительно гуманной акцией. Снимем шляпу перед математикой!

Естественно, «чистая» внутренность перемолотого в атомы «фастхока» все равно инициировала радиоактивный фон. Его порождала сверхмощная световая вспышка, великанским фотоаппаратом высветившая все неровности окружающего рельефа. Затем она же породила ударную волну, ибо не выскакивает же уплотненная воздушная стена непосредственно из небольшого объема «фастхока». Блумфонтейн не был центром мира с плотной небоскребной толкотней, потому их массивные алюминиево-пластиковые тела не заслонили мелкие, вжавшиеся в землю строения. Слепящий свет, а затем кувалда воздуха навалилась на пяти-, трех– и одноэтажные домики несколько сверху. В бессмысленном усилии некоторые из домишек пытались заслонить собой соседей, они даже дулись в объеме, вбирая в нутро энергию прессующей кирпичи волны. Все тщетно, здесь использовались силы куда более высокого порядка, чем обычная механика. И домики лопались, рассыпались скорлупой. В этих краях не бывало землетрясений – Африка старый, достаточно устойчивый материк, – а потому здесь никогда не прививалась сейсмостойкая архитектура. А за счет относительной мягкости климата фундаменты тоже имели небольшую углубку: так, полметровка, на всякий случай, против размывания дождями. Короче, в этих условиях можно сказать, что город просто взлетел. Правда, он уже и не был городом. Теперь он даже не был перемешанным скоплением запчастей для постройки города. Локальной победой подвешенной в воздухе энтропии – вот чем это было. Разумеется, где-то в этих крошащихся и прессующихся скорлупках находились живые существа. Точнее, остатки живых существ, сложные биологические цепочки, продолжающие испаряться и перемалываться окружающими ошметками более твердых субстанций. Даже воздух сейчас стал твердокаменнее этих слабых молекул. Он запросто перетирал их в порошок.

Случайные наблюдатели, оказавшиеся не слишком близко, могли забесплатно полюбоваться растущей в небесную серость искусственной горой. С расстояния она казалась достаточно плотной, ничуть не хуже и даже выше настоящих гор. В какой-то мере такая точка зрения полностью соответствовала действительности. Просто эта структура создавалась не на столь большой, как горы, срок. Ну что же, человек еще не являлся достойным конкурентом природы в плане растягивания своего творчества в вечность, он только вышел на стартовую линию. Зато форма новой горы отличалась привычной экстравагантностью. Никто еще не отменял грибовидную заливку ядерного взрыва.

Правда, спутнику фоторазведки, двигающемуся в полной безопасности двумястами километрами выше, он представлялся несколько с другого ракурса. Ну что же, век торжества демократии оставил свой след – каждый мог иметь свою индивидуальную точку зрения на мир.

130

Твердый грунт

– Ну что, четвертуем гадов? – на полном серьезе спросил Михаил Гитуляр, связист и компьютерщик «Ахернара». Михаил считался в отряде самым мягким человеком, насколько это вообще возможно среди людей, нанятых для убийства. Что было говорить о других? Герман Минаков чистосердечно не знал, что ответить. Он сам кипел. Вопрос касался четырех пленных американцев, а обсуждался после того, как в лагерь пришло известие об атомной бомбардировке города Блумфонтейн.

– Четвертовать мало! – сказал украинец Захар Кисленко. – Надо их вообще разрезать на части. Я вот когда-то читал, что янки как-то разрезали одного преступника на части, как колбасу, через один миллиметр. Говорят, для научных целей.

Герман Минаков никогда не думал, что Кисленко читает, а уж тем более такое. Он наверняка привирал – не насчет случая, а насчет чтения. Однако вслух Герман этого говорить не стал: хохол был обидчивым.

  122