Особенно,... 
58 
Она вернулась с двумя мензурками и присела на край кушетки, подобрав под себя одну ногу. Глеб принял у нее мензурку, а свободную руку положил на теплую и гладкую, как атлас, внутреннюю поверхность ее бедра.
– Расскажи, как ты живешь, – попросил он, поглаживая ее бедро и ощущая, как возвращается возбуждение – теперь более спокойное, но и более глубокое в то же время. Он уже знал, чего ждать, и это знание причиняло сладкую боль.
– – Что рассказывать, – сказала она и зачем-то оглянулась в сторону окна. Ее вытянутое, слегка лошадиное лицо выглядело сейчас усталым и постаревшим, и даже улыбка вышла грустноватой, почти жалобной. – Живу, как умею. Как все, так и я. Ты пей.
Тебе действительно пора. Скоро мои инвалиды проснутся и начнут бегать в сортир. Не нужно, чтобы они тебя здесь видели. Ты же знаешь – языки…
– Знаю, – сказал он и выпил. На этот раз разведено было именно так, как надо: не слишком крепко, но и не слабо. «Опыт, – подумал Глеб. – Или, говоря другими словами, стаж».
Это была холодная, совершенно трезвая мысль, пришедшая в голову словно извне. Возбуждение сразу прошло, но он продолжал машинально водить ладонью по ее коже, пытаясь разобраться в своих ощущениях. Что-то было не так, но что именно?
Слишком быстро, понял он. Слишком быстро и слишком просто, прямо как у кроликов. Конечно, лишние сложности в этом деле ни к чему, но до вчерашнего вечера она ведь в мою сторону даже не глядела, так, кивнет мимоходом, в лучшем случае процедит что-нибудь сквозь зубы… Внезапная вспышка страсти? Ну-ну. Нет, отчего же, бывает, наверное, и такое…
– Прости, но тебе действительно надо идти, – сказала она, вставая.
Глеб сел на кушетке и потянулся за брюками, поставив пустую мензурку на сиденье стула. Мензурки были пусты, и память была пуста, и в душе ощущалась какая-то непривычная опустошенность, казалось, стоит отпустить тяжелые рабочие брюки, и он взлетит к потолку и повиснет там, как наполненный водородом мужской вариант «резиновой Зины».
Она уже деловито надевала халат.
– Завяжи, – попросила она, поворачиваясь к нему спиной, и он послушно принялся завязывать тесемки, шесть штук, начиная от покрытой легким темным пушком шеи с выступающими бугорками позвонков и кончая чуть выше колен, снова испытав при этом прилив мальчишеского возбуждения. Он провел пальцем по выемке под коленом.
– Не хулигань, – не оборачиваясь, сказала она. – Если хочешь, приходи послезавтра. Я буду дежурить в ночь.
– Есть, сэр, – ответил он, вставая и натягивая брюки. – Непременно, сэр.
– Чудак, – сказала она, отходя к окну и беря с подоконника сигареты. – Это не приказ и не просьба, это просто.., ну, скажем, разрешение.
Глеб натянул на плечи подсохшую куртку и подошел к зеркалу, чтобы пригладить волосы. Позади него чиркнула и зашипела, разгораясь, спичка, и потянуло табачным дымом. «Она еще и курит, – подумал он рассеянно. – А как же вера? Впрочем, кто их там знает, может быть, у них это не считается таким уж грехом? Да какое мне, в сущности, до всего этого дело?» – решил он наконец и наклонился к зеркалу, которое висело низковато, как раз под женский рост.
Наклонившись, он увидел в зеркале Марию, которая стояла у окна, крест-накрест обхватив себя руками, и задумчиво курила, глядя прямо ему в спину холодным оценивающим взглядом. Свет из окна падал на ее длинное лицо, освещая его более чем хорошо, в выражении этого лица невозможно было ошибиться: в нем в равных пропорциях смешались верблюжья спесь и холодное ощущение собственного превосходства. Глаза блестели тусклым оловянным блеском, и Глеб с трудом сдержал себя, чтобы не вздрогнуть: ему вдруг показалось, что он переспал с ожившим трупом, сбежавшим из больничного морга.
Она поймала в зеркале его взгляд и быстро отвела глаза. Лицо ее переменилось, словно по волшебству, теперь это было просто усталое и довольно некрасивое, но милое лицо сорокалетней женщины, которая провела бессонную ночь, а под утро до конца выложилась в постели. В конце концов, то жутковатое выражение, которое он заметил в зеркале, могло ему просто почудиться.
Он обернулся и приблизился к ней, чтобы поцеловать на прощание. Она не противилась и даже снова перехватила инициативу, затянув поцелуй почти на минуту. Это был мастерский, очень грамотный и призывный поцелуй, но это была подделка: ни страсти, ни тепла в этом поцелуе не было ни на грош. Это был поцелуй утомленной высокооплачиваемой шлюхи с двадцатипятилетним стажем.
58 
