Последние отзывы

  51  

Наплавались, нанырялись они вдоволь. Сашке особенно понравилось заплывать на отмель, ложиться на дно так, чтобы только голова торчала из воды, и расслабляться — чувствовать, как потихоньку и нежно утаскивает тебя течение на глубину, обволакивая и успокаивая своей лаской, как будто смывая мягкими прикосновениями воды усталость из натруженных за день мышц.

Затем они походили вдоль берега с «топтухой», вытащив из воды вместе с сетью пару ведер небольших сверкающих серебром чешуи плотвичек и вьюнков. Потом Банда с берега понаблюдал, как осторожно и ловко проверял Олег норы под обрывом и под корягами, с радостным криком периодически выбрасывая на берег раков, со злобой и отчаянием шевеливших длиннющими усами.

Банда развел костер, пока Олег чистил картошку и готовил все необходимое для ухи, и вскоре над костром в большом ведре забулькала жирная и наваристая уха, расстилая над рекой умопомрачительный аромат, а рядом, в ведерке поменьше, кипели раки, с каждой минутой все больше и больше наливаясь ярким красным цветом.

Парни разостлали на траве несколько «подстилок», как называл Олежка домотканые покрывала, захваченные из дому, на рушнике расставили стаканы, банку сока из замечательных кислых яблок сада Востряковых, вытащили из холодильника водку, нарезали сало, огурцы, помидоры, разложили стрелы лука и веточки петрушки. «Стол» получился — загляденье.

Будто нанося последний штрих в мастерски исполненный натюрморт, Востряков поставил среди этого изобилия две глубокие миски, наполненные дымящейся ухой, и высыпал горкой уже готовых раков.

— Все, Сашок, садимся. Наливай!

— С удовольствием.

Они чокнулись, выпили и на несколько минут за столом воцарилось молчание — изголодавшиеся за день парни просто не могли оторваться от пиршества, не желая отвлекаться на всякие там разговоры.

В конце концов, слегка перекусив и разливая водку по второму разу, первым заговорил Банда:

— За тебя, Олежка! За тебя — моего лучшего друга. За этот чудесный вечер, который ты мне подарил. Я тебе правду скажу — никогда еще в жизни не было мне так хорошо!

— И за тебя, Сашка! Ты… Ты мне очень дорог…

Что ж ты, гад этакий, раньше не приезжал?!

Банда опрокинул в рот разом полстакана водки, на мгновение зажмурился и смачно хрустнул огурцом, снова принимаясь за уху. С набитым ртом он промычал:

— Пей. Черт с тобой, не захотел за себя — пей за нас. За то, что мы снова вместе…

Когда Олег выпил, Банда спокойно, как о чем-то обыденном, неспешно очищая рака, произнес:

— Я, Олежка, наемником был.

— Как? — чуть не поперхнулся друг. — В Карабахе, что ли? Или в Югославии? Ты что, серьезно?

— Нет, не в Карабахе и не в Югославии. Хуже, Олежка, — Банда запнулся на секунду, но продолжал уверенно и убежденно:

— Гораздо, друг, хуже, чем на любой войне. Шакалом я был настоящим, хуже «духа» любого…

II

Его московская жизнь закончилась внезапно, совершенно неожиданно как для самого Банды, так и для Виктора Алексеевича. Еще вчера он устраивал «разбор полетов» валютчикам у Курского вокзала, а сегодня уже вылетал из Шереметьева… снова в треклятый Таджикистан, даже не попрощавшись и не Предупредив об этом своего шефа. Оставив в Москве квартиру, машину, без вещей, захватив с собой в дорогу только маленький кейс, куда сложил бритвенные принадлежности, пару тельняшек да палку немецкой колбасы и ветчину в вакуумной упаковке — на первое время.

Он покидал Москву точно таким же неприкаянным, не нашедшим себя, не связанным ничем, как и появился здесь два года назад…

* * *

В тот памятный вечер Банда, как обычно в последнее время, сидел в ресторане, коротая время и накачиваясь виски;с тоником, и настойчиво искал повод подраться.

Заведение под сколь лирическим, столь и затасканным названием «Ласточка» было, впрочем, довольно необоснованно называть рестораном. Это была самая обыкновенная забегаловка, в которой в одном углу ханурики стаканами пили портвейн, в другом два спившихся интеллигента сосали уже третью бутылку сухача, а в третьем, жеманясь и похохатывая, блондинка совершенно неопределенного возраста пила водку, игриво позволяя своему соседу явно южных кровей страстно и довольно откровенно тискать себя за грудь.

Банде нравились такие забегаловки именно отсутствием сколько-нибудь аристократических манер, которыми нездорово увлекались в последнее время многие московские заведения. Каждое из них теперь претендовало на звание чуть ли не английского закрытого клуба, выставляя на дверях охрану из громил в смокингах и не позволяя посетителям приходить сюда в джинсах или спортивных костюмах. Между тем бдительное, можно даже сказать ревностное, отношение к внешности клиентов абсолютно не изменяло атмосферу и круг посетителей таких заведений — те же бандиты Черного могли оставить свои спортивные костюмы дома и облачиться в смокинги, став на один вечер псевдоаристократами. Алкоголики из «новых русских», обмывая очередной контракт в костюмах от Валентине и галстуках от Кардена, по-прежнему надирались по-черному, замызгивая свои крутые пиджаки майонезом и соусом, и ко всему прочему оказывались куда противнее этих милых и безобидных любителей портвейна, сидевших в «Ласточке». Портвейнщики, по крайней мере, не корчили из себя центр вселенной и не разговаривали с официантами надменно-снисходительно.

  51