Танцующие девицы прыгают вокруг меня, я им улыбаюсь, мы общаемся. Мои движения – само совершенство, ритм выписывает арабески моими руками, рассекающими какие-то трехмерные голограммы. Я чувствую, что забалдел совершенно, но это не мешает мне поглаживать щеки, шейки, губки, исполненные глубокого понимания.
Смотрю на часы: надо же, за каких-то пять минут натекло два с половиной часа. Тут-то и начинаются неприятности. Обуревает смертельная жажда. Во рту пересохло. Приятель наливает мне четыре полных стакана воды, и я опрокидываю их залпом. У меня крепко стиснуты зубы, ладони мокрые и почему-то свистит в ушах. Какая-то метелка, которой я полчаса назад клялся в вечной любви, клеится ко мне. А у меня маниакальное желание: выбраться куда-нибудь из этой душегубки. Как мне удавалось так долго оставаться без кислорода? Свежий уличный воздух на секунду приносит успокоение, но в голову тут же начинают лезть МЫСЛИ. И с этой секунды все портится окончательно. Ко мне на всех парах возвращаются проблемы, отправленные в никуда три часа назад: денежные неурядицы, всяческие интриги против меня, семейные сложности, невозможность любви, неотвратимость смерти. Жизнь – сплошное дерьмо, а в желудке у меня адский спазм. Возвращаюсь домой в надежде соснуть, но все старания напрасны: сон не идет. Единственный конструктивный выход – немедленно вывалиться в окно и покончить со всем этим. Или дожидаться рассвета, клацая зубами, и проклинать на чем свет стоит эту чертову химическую заразу, которая так подвела! Ко всему прочему в телике на этот час нет ничего путного; тупо смотрю на каких-то людей в колпаках и в тысячный раз повторяю: «Шит колпак не по-колпаковски. Надо колпак переколпаковать, перевыколпаковать; неперевыколпакованный колпак не перевыколпачивается никак, а недовыколпакованный колпак не довыколпаковывается». Потолок в упор меня не видит. Чего не сделаешь, чтобы попасть в «Лагард и Мишар»! Я угробил целый вечер на очень интимные исповеди каким-то незнакомцам и на любовные излияния не стоящим внимания плюхам.
Экстази заставляет платить очень дорого за несколько минут химического удовольствия. Открывает путь в дивный мир, где все держатся за руки, где никто не одинок, воплощает мечты о новой эре, свободной от аристотелевой логики, от евклидовой геометрии, декартовской методологии и фридменовской экономики. Поманит, а потом вдруг раз – и захлопнет дверь перед носом.
КАК ВЫБИТЬСЯ В ЛЮДИ
Житуха у меня дерьмовая, пора с ней кончать. Обрыдло катать смердящих лосьонами болванов, которые так и норовят рассыпать кокш на заднем сиденье. Я доверху накачан анисовой водкой и прозаком, и мне класть-положить на их выпендрежные прически из бразильских сериалов. Как я дошел до жизни такой? Не понимаю. Когда я был маленьким, казалось, передо мной открыты все дороги. Теперь я здоровый бугай, работаю шофером по вызову в Париже и окрестностях, и подо мной мчится улица Риволи. Я еду вдоль шикарных домов с видом на Тюильри, набитых белокурыми засранками, которых трахают телеведущие на диванах марки «Ромео». Пассажирка у меня за спиной разражается хохотом, не знаю уж, какую бредятину ей напевает этот ее цветной? Что-нибудь типа: «Знаешь, дарлинг, я купил новый вертолет для мой яхта». Или «новый яхта для мой вертолет»? Или «самолет для мой джип, чтобы кататься по бассейну»? Да мне на тебя с прибором, месье козел. Сейчас я тебе покажу, так что пузырь лопнет. Достали они меня, достали, и я давлю на акселератор изо всех сил. В зеркальце посматриваю на его пудреный нос, напомаженные волосы, золотую цепочку. Когда же эта стерва прекратит хихикать? Я думал, жизнь еще подарит мне шанс, сюрприз какой-нибудь. Фюйть! Все сюрпризы для богатеньких. Жизнь бедняка расчислена, ее можно рассказать наперед. Будущее мне сделало ручкой. Я неприбран, непригляден, они рассматривают мой затылок, бычью шею, они-то оба красивые, от них хорошо пахнет, они меня презирают. Это надо мной она смеется, без дураков, ничего, я сейчас со всем этим покончу. Площадь Согласия? Ночной Париж – это же красота! А вот на-ка же: и это тоже не для меня!
Я бедняк, а значит – ничтожество! Со мной не знаются. Меня называют «месье» и по имени, как принято называть обслугу. Моя судьба – не площадь Согласия, нет в ней ни света, ни блеска, это для тех, кто поважнее. И пью я, чтобы позабыть, что обо мне позабыли. Живу без всякого смысла. Я жму на газ, меня раздражают обочины. Ах ты черт! Она-таки расстегнула этому арабу ширинку, а теперь, слово даю, берет в рот, мне все видно в зеркало, должно быть, их возбуждает, что я могу их засечь, она играет с его шлангом, пока он тянет носом кокаин. Пусть сдохнут, с меня довольно. Что она в нем нашла, кроме его капусты? Почему мне никогда не везло, почему меня никогда не лизали на заднем сиденье лимузина? Что это она на меня так сострадательно поглядывает, эта шлюшка с тонной штукатурки на морде и тошнотворными духами? Ненавижу обходительность богатеев, их улыбочки, которые означают «поди вон!», будто вы у них клянчите милостыню. Вот я и чувствую себя уродом и вообще убогим.