Особенно,... 
68 
Закусив губу и нахмурив брови, сидела она над забытой книгой. Взгляд ее был устремлен в будущее, которое сейчас представлялось ей бесконечно длинной чередой дней, наполненных утомительной борьбой — борьбой, в которой княжна не видела никакого смысла, никакой радости. Свойственные ее возрасту мечты и светлые надежды как-то вдруг потускнели и тоже казались пустыми и никчемными; трепетное, незнакомое ранее чувство, которое вызывал в ней Вацлав Огинский, было на самом взлете опалено пламенем войны. Вацлав исчез в дымном зареве войны, и от него уже давно не было никаких вестей. Оставшийся в памяти княжны образ безусого корнета в потертой юнкерской куртке и с офицерской саблей, казавшейся для него слишком большой и тяжелой, мало-помалу тускнел, теряя яркость и индивидуальность. Во время своей последней встречи они не успели даже по-настоящему поговорить. Вацлав Огинский, каким его знала когда-то княжна, давно перестал существовать, превратившись в мужчину, в сурового воина, с коим Мария Андреевна была едва знакома. Даже мысленно связывать свою судьбу с этим полузнакомым человеком казалось Марии Андреевне чересчур наивным и самонадеянным. Да, воспоминания о Вацлаве согревали ей душу и вызывали в ней смутное волнение; но каково-то его отношение к ней? Да и жив ли он, Вацлав?
Словом, более всего Марии Андреевне хотелось сейчас взять ружье, выйти на задний двор и извести еще пару фунтов пороху и свинца, окончательно превратив в решето золоченую французскую кирасу. Но на заднем дворе гремели сгружаемые доски и раздавались громкие голоса возчиков, коим незачем было видеть, как чудит их сиятельство. И без того уж о ней чего только не рассказывают!...
Дверь библиотеки негромко стукнула, и в комнату, шлёпая босыми пятками по паркету, вошла горничная.
— Ваше сиятельство, там вас какой-то офицер спрашивают, — доложила она. — Имени не говорят, просят принять. Молодые, в шнурах, при сабле...
Мария Андреевна медленно встала, уронив лежавшую на коленях книгу и даже не заметив этого. Сердце у нее билось тревожно и гулко, щеки раскраснелись. Бестолковый доклад горничной прозвучал для нее голосом провидения. Могло ли так случиться, что там, у порога, стоял Вацлав, о котором она только что вспоминала с такой тоской? Неужели ее мысли на самом деле были предчувствием?
Только сейчас Мария Андреевна поняла, до какой степени ей все это время не хватало постоянной поддержки верного друга, на которого можно было положиться во всем. И вот этот друг, кажется, вернулся издалека — пусть на короткое время, но все-таки, все-таки...
Надежда была так сильна, что княжна даже не задумалась о том, почему явившийся столь неожиданно офицер отказался назвать свое имя. Вопрос этот промелькнул в ее сознании, но тут же был отброшен, как неприятный и вызывающий ненужное беспокойство. В конце концов, она слишком устала сомневаться, подозревать и заранее продумывать последствия; для разнообразия ей хотелось хотя бы немного просто пожить.
— Проси, — велела она Дуняше. — Проси немедленно. Что же ты стоишь?
Она нарочно не стала спрашивать у горничной, как выглядит нежданный гость. Судя по румянцу, пятнами горевшему на щеках Дуняши, офицер был не только молод, но и весьма недурен собой. Шнуры, о которых упомянула горничная, должны были прямо указывать на гусара — словом, все, что услышала и о чем догадалась до сих пор княжна, целиком укладывалось в образ Вацлава Огинского, и Мария Андреевна, сама о том не подозревая, боялась, что дальнейшие расспросы послужат причиной разочарования.
Горничная убежала, и вскоре за дверью послышался твердый стук сапог. Стук этот был какой-то неровный и чересчур частый — можно было подумать, что у гостя три ноги. Не успела Мария Андреевна удивиться этому странному обстоятельству, как дверь библиотеки распахнулась и на пороге показался человек, столь настойчиво добивавшийся свидания с княжною.
Мария Андреевна с трудом подавила горестный вздох, ибо, как и следовало ожидать, перед нею стоял отнюдь не Вацлав Огинский. Правда, это тоже был гусар, и довольно молодой, но выглядел он много старше Вацлава, и венгерка на нем была совсем другого цвета, нежели та, которую княжна видела на Огинском во время своей последней встречи с ним. Офицер был черноволос и гладко выбрит; при ходьбе он заметно прихрамывал и по этой причине основательно налегал на толстую полированную трость с рукояткой в виде собачьей головы. Глаза у него были слегка раскосые, что придавало его смуглому лицу восточный вид; на миг эти черные, мерцающие, как угли, глаза задержались на тонкой фигуре княжны с выражением почти болезненного изумления; возникла довольно неловкая пауза, в течение которой хозяйка и гость не слишком учтиво разглядывали друг друга. В следующее мгновение офицер, осознав, как видно, неловкость своего положения и овладев собою, склонился перед Марией Андреевной в глубоком поклоне.
68 
