Особенно,... 
67 
— Это… — снова заговорил Колдун, но тут его прервал раздавшийся в прихожей звонок. — Это, наверное, Алексей, — сказал Козинцев, — он вечно опаздывает.
«Это уж точно, — подумал Тюха. — Чтобы Пятый да не опоздал? Вот ведь козел!»
— Прошу меня простить, — сказал Козинцев. — Я должен вас ненадолго покинуть — Нужно открыть дверь.
Он снова поклонился своему истукану, пробормотал что-то на тарабарском языке — видимо, тоже извинился, — и похромал за портьеру.
ЯХП снова гулко откашлялся в кулак, заставив пугливо вздрогнуть пламя свечей.
— Я только хотел бы понять, — сказал он своим густым жирным голосом, что, собственно, нам предстоит. Как вы полагаете, товарищи?
— Ах, да замолчите же вы, наконец! — с неожиданным раздражением откликнулась Училка. — Что вы заладили как попугай: я хочу понять, я хочу понять… Не вы один хотите понять.
— Я всего-навсего хотел понять… — сказал ЯХП, но тут же осекся, махнул рукой и, встав с пуфика, отправился вон из комнаты — тоже на водопой, судя по доносившимся со стороны кухни звукам.
Как с ума все посходили, подумал Тюха, слушая, как сначала ЯХП, а потом, кажется, еще и Пятый шарят в холодильнике. Будто вокруг пустыня и попить негде, кроме как у Колдуна на кухне. Мне, что ли, тоже сходить? Напиться впрок, как верблюд. Естественно, он никуда не пошел — во-первых, потому, что совершенно не хотел пить, а во-вторых, потому, что в следующее мгновение в комнату вернулся Колдун. За Колдуном явился ЯХП, а немного погодя из-за портьеры вынырнул Пятый. Он вытирал рукавом мокрые губы, свободной рукой придерживая на плече свой фасонистый кожаный рюкзак.
— Всем привет, — сказал он без тени смущения. — Как говорится, сорри, ай эм лейт… Что-то типа этого.
Тюха мстительно ухмыльнулся, видя, как Пятый зашарил глазами по комнате в поисках свободного места. Впрочем, поставить Пятого в безвыходное положение было практически невозможно, поскольку он, как барон Мюнхгаузен, в существование безвыходных ситуаций попросту не верил. Окинув помещение быстрым взглядом, Пятый непринужденно уселся прямо на ковер, по-турецки скрестив ноги и положив между ними рюкзак. Вид у него при этом был самый что ни на есть довольный.
«Козел, — снова подумал Тюха, на сей раз с легкой завистью. — Ничем его, гада, не проймешь, все с него как с гуся вода…»
— Что ж, — сказал Колдун, — если все в сборе, мы, пожалуй, начнем.
Он вдруг нахмурился, помрачнел и даже как будто сделался выше ростом. Тюхе показалось, что в комнате стало темнее. Колдун вскинул над головой руки, резко опустил их, вытянув перед собой параллельно полу, и Тюха с замиранием сердца увидел в его правой руке диковинный кинжал с волнистым, как тело змеи, узким лезвием.
* * *
С работы полковник Сорокин пошел домой пешком. Собственно, пошел он вовсе не домой, поскольку пешая прогулка с Петровки до полковничьего дома была делом долгим и утомительным. Просто полковнику вдруг захотелось пройтись, никуда не спеша, ни с кем не общаясь и никого не задевая локтями. Вечер был хорош, погода держалась на удивление теплая и ровная, а дома его никто не ждал. Жена полковника отправилась на дачу заниматься ковырянием земли, весьма недовольная тем, что Сорокин наотрез отказался составить ей компанию, а волнистый попугайчик, которого она завела месяцев восемь или девять назад, как раз накануне умудрился вскрыть свою нехитрую клетку, вылетел в форточку и отбыл в неизвестном направлении — надо полагать, на юг, в Австралию, на свою историческую родину. Госпожа полковница об этом еще не знала, и Сорокин старался не думать о том, что она скажет ему по возвращении. Попугайчика было, конечно, жаль, но полковник, как взрослый человек, не мог не испытывать некоторого облегчения, избавившись от этого носатого крикуна и погромщика.
Темнело. Город зажигал огни. Витрины магазинов сияли, а коммерческие палатки казались ярко освещенными изнутри стеклянными шкатулками, до отказа набитыми пестрой дребеденью. По мостовой, сверкая габаритными огнями и отражая полированными боками многоцветье неоновых реклам, катился сплошной поток автомобилей. Через опущенные окна до полковника доносились обрывки музыки, в темных салонах призрачно светились приборные панели и огоньки зажженных сигарет. Пахло теплым асфальтом, вечерней прохладой, выхлопными газами, табачным дымом и жевательной резинкой «Орбит» — без сахара, разумеется. Тротуары были заполнены прохожими, под полосатыми тентами и зонтиками с рекламой сигарет «Уинстон» пили кофе, пиво и коньяк, смеялись, разговаривали и флиртовали москвичи и гости столицы. Полковник ослабил узел галстука, расстегнул верхнюю пуговицу сорочки и тоже закурил. Он очень любил такие вот одинокие прогулки по вечерней Москве — наверное, потому, что случались они крайне редко.
67 
