Последние отзывы

  96  

– Ты знаешь, зачем, – сказал Забродов. – Вы кое-что упустили, полковники.

– Что же? – спросил Сорокин. Ему все это надоело – «вонючка», как обычно, не доставляла ничего, кроме неприятностей. Самой отвратной особенностью подобных дел полковник считал то, что от их расследования нельзя было отказаться простым волевым усилием – «вонючка» прекращалась сама и только тогда, когда у нее кончался завод. Так, похоже, было и на этот раз.

– Вы забыли про утопленных спецназовцев, любовницу генерала Строева и тех ребят, которые штурмовали оперативную квартиру, – сказал Забродов.

– Ax, да, – сказал Сорокин, – это же был спецназ… Око за око?

– Я думал, ты умнее, – констатирующим тоном сказал Забродов. Сорокин хмыкнул – впрочем, с изрядной долей неловкости, поскольку выпад и впрямь получился глупый. – Любовница генерала не служила в спецназе, а Алавердян, насколько я понял, не имел никакого отношения к отряду. Этот парень начал убивать всех подряд. Завтра он шлепнет гаишника, который попытается оштрафовать его за не правильный переход улицы, а послезавтра сожжет автобус, потому что решит, что его пассажиры видели, как он шлепал гаишника.

– Ты сгущаешь краски, Илларион, – сказал Мещеряков, но как-то не очень уверенно.

– А по-моему, это вы пытаетесь спрятать голову в песок, – спокойно ответил Забродов. – Подойдите к делу не как офицеры двух различных ведомств, ни одно из которых не занимается делами взбесившихся агентов ФСБ. Побудьте для разнообразия просто офицерами, раз уж у вас не получается забыть на время о своих погонах.

– На жалость бьет, сукин сын, – сказал Мещерякову Сорокин.

Мещеряков тяжело вздохнул.

– Ты хочешь, чтобы Федотов пощупал Потапчука? – спросил он у Забродова.

Тот молча кивнул и принялся сосредоточенно раскуривать сигарету.

– А ты понимаешь, что завершать это дело, скорее всего, придется именно тебе? Вряд ли генералы захотят предавать дело дальнейшей огласке, действуя по официальным каналам.

Забродов вообще не отреагировал, только покосился на Мещерякова через плечо прищуренным глазом.

– Это профессионал, Илларион, а ты уже не мальчик, – продолжал Мещеряков. – Как только он поймает тебя на мушку, весь твой опыт перестанет иметь значение – пуле все равно.

Забродов вдруг широко улыбнулся, хлопнул Мещерякова по плечу и разразился очередной цитатой.

– Но взял он меч и взял он щит, – нараспев продекламировал Забродов, – высоких полон дум. В глущобу путь его лежит, под дерево Тумтум.

Сорокин рассмеялся, а Мещеряков нахмурился – он не читал книги веселого англичанина.

– Мне не все равно, друг Андрюша, – пояснил свою мысль Забродов. – Мне совсем не все равно – не знаю даже, почему.

– Потому что ты блаженный, – сказал Мещеряков, и все трое покинули оперативную квартиру.

Глава 20

Под утро тучи как-то незаметно разошлись, мороз усилился, и рассвет получился, как на новогодней открытке – яркий, сверкающий, искристый и очень холодный. Вскарабкавшееся на звонкий от мороза, словно заиндевелый небосвод зябкое солнце осветило заметенный ночным снегопадом город, на улицах которого уже вовсю буксовали, озверело гребя колесами глубокий снег и окутываясь облаками влажного вонючего пара из выхлопных труб, кое-как очищенные от похоронивших их под собой сугробов автомобили.

К небу поднимался рев и лязг вступивших в неравный бой снегоочистителей и проседающих под тяжестью грязного снега самосвалов, мерное шарканье дворницких лопат и вдохновенный мат водителей увязших по самое брюхо легковых автомобилей. По всему городу, наплевав на голодное урчание в животах, катались в сухом снегу очумевшие от радости собаки – по одной и целыми стаями, невзирая на размер, масть и породу. Снег на разные голоса визжал под ногами пешеходов, снег сверкал и переливался на каждой ветке, каждом карнизе, на крышах, газонах, тротуарах, на лысинах, кепках, плечах и призывно воздетых руках памятников – везде был искрящийся в лучах морозного солнца снег.

К десяти часам утра мороз, казалось, еще усилился, в движениях пешеходов появилась некоторая излишняя легкость и торопливость, а кое-кто откровенно двигался перебежками, прикрывая рукой в перчатке полуотгрызенный свирепым морозом нос.

На самом деле было не больше минус двадцати, но по контрасту со вчерашней оттепелью холод казался арктическим.

Водителю потрепанной темно-синей спортивной «тойоты» с помятой правой дверцей было наплевать и на мороз, и на красоты этого зимнего утра. В салоне автомобиля было тепло, а пейзажи его сейчас просто не занимали – он ощущал себя летящей в цель пулей, хотя на самом деле никуда не летел, а сидел за рулем своего купленного по дешевке двухместного автомобиля и крутил ручку настройки портативного приемного устройства, пальцем другой руки придерживая вставленный в ухо наушник. В губах у него дымилась сигарета – термоядерный французский «Голуаз».

  96