Особенно,... 
77 
За окном вагона поплыли знакомые мраморные колонны. Генерал Строев шагнул на платформу, по-молодому пружинисто запрыгнул на эскалатор и вскоре в лицо ему ударил сырой холодный воздух, отчетливо отдающий выхлопными газами. Генерал решил пренебречь троллейбусом в пользу пешей прогулки – с него хватило и метро. Он смолоду не любил давку в общественном транспорте, толкотню, нервотрепку, жесткие чужие локти, душный запах спрессованных тел и одежды, раздраженные голоса пассажиров и полные сдержанной ненависти окрики водителя, требующего не скапливаться на подножках и освободить двери. Конечно, брести по хлюпающей оттепельной жиже тоже не слишком приятно, но тут, по крайней мере, тебе не мнут бока и не просят передать на билетик в тот самый момент, когда одна твоя рука намертво прижата к телу, а другой ты из последних сил цепляешься за поручень… «У меня руки заняты. Вон, пусть гражданин в кепке передаст. – Кы-то пэрэдаст?! Я пэрэдаст?! Ты сам пэрэдаст, и твой папа пэрэдаст…»
Генерал брезгливо передернул плечами и двинулся по тротуару, даже не посмотрев в сторону троллейбусной остановки, на которой толпился народ, чуть ли не вываливаясь на проезжую часть. В конце концов, никакие тренажеры не заменят прогулки, тем более, что и идти-то всего ничего, не больше километра…
В подземном переходе играл на саксофоне старик в обтрепанной шубе из светло-серого свалявшегося искусственного меха, старой солдатской ушанке с опущенными ушами и в огромных грязных валенках с галошами. Несмотря на свой более чем странный вид, играл он, на взгляд плохо разбиравшегося в музыке генерала, вполне прилично. Высказывать более конкретное суждение генерал не рискнул даже мысленно: дед мог оказаться и безработным виртуозом, и бесталанным халтурщиком, кое-как разучившим пару мелодий. Строев вообще избегал пространных рассуждений по поводу искусства, оперируя в этой области двумя понятиями: нравится – не нравится. Это было вполне респектабельно, косвенно указывало на твердость генеральского характера и убеждений, а главное, было совершенно честно. Генерал не любил без надобности наводить тень на плетень: у него хватало причин для вранья и на работе, и дома, так что не стоило забивать себе голову еще и этим. Кроме того, генерал полагал свою позицию единственно верной: музыка, живопись, архитектура, литература могут либо нравиться, либо не нравиться, и нечего разводить вокруг этого туман.
Игра старого саксофониста ему нравилась, и Строев некоторое время постоял рядом, хотя и торопился.
Наконец, с сожалением вернувшись к действительности, он бросил в открытый футляр две долларовых купюры и пошел к выходу на поверхность. Старик, не прерывая игры, благодарно кивнул, но генерал этого уже не увидел.
По мере приближения к дому, в котором жила Майя, мысли генерала все больше занимало предстоящее свидание. Только бы не пришлось выкидывать из квартиры очередного «водопроводчика» или «родственника» – без штанов и пьяного в доску, а то и обколотого до полной утраты связи с окружающим миром. Девка была обыкновенной шлюхой, шлюхой по призванию. Она занималась этим не из-за денег – генерал обеспечивал ее весьма неплохо, – а просто потому, что иначе не могла. Она была испорченной насквозь, и вдобавок вороватой и лживой, и генерал отлично понимал, что связь с ней чревата массой неприятностей, но поделать с собой ничего не мог – она притягивала его, как магнитом. То, что она вытворяла с ним, невозможно было описать словами, такого Строев не переживал даже в молодости, хотя никогда не был примерным семьянином. Больше всего его привлекало в Майе именно то, что делало ее ненадежной и опасной – ее распутность, лживость, животная похоть, противостоять которой она не могла и не хотела. Любое извращение она принимала как дар небес и сразу же находила способ извлечь из него утонченное, неслыханное наслаждение. Это была шлюха божьей милостью, и Максим Петрович Строев был просто не в состоянии обходиться без нее, как астматик без кислородной подушки. Она была полной противоположностью замороженной генеральше, гордившейся своей фригидностью не меньше, а может быть, и больше, чем мужниными погонами и собственным высоким положением. Генерал вспомнил высоко взбитые платиновые кудри супруги, по цвету и фактуре больше всего напоминавшие прически дорогих отечественных кукол, ее далеко выдающуюся вперед грудь, монументальную, как нос атомного ледокола, ее округлый животик, тощие, похожие на два сухих сучка ноги, фельдфебельские складки по бокам ярко накрашенного рта, бесцветные глаза под выщипанными в ниточку и заново нарисованными бровями, слипшиеся от туши ресницы, и его передернуло.
77 
