Особенно,... 
73 
– Я газетчик, – сказала Марина, – а не телеоператор.
– Значит, ты не очень голодный газетчик, – заметил Ахмет. – Когда будешь совсем голодный, будешь оператор, и доярка будешь, и пилот, и тракторист. Пистолет покажу – птичкой станешь, запоешь, как соловей. Я тебя по-русски спрашиваю: умеешь с большой камерой работать? Надо одно дело снять, но так, чтобы хорошо получилось. У нас один человек снимал, ничего не вышло: все прыгает, ничего не разобрать.
– А что снимать? – спросила Марина. Она почувствовала себя почти довольной: это как-никак была возможность выйти из подвала на свежий воздух, немного развеяться, заняться чем-то знакомым.
– Одно мероприятие, – туманно ответил Ахмет. – Понимаешь, – после короткого раздумья продолжал он, – мы сегодня взяли в плен пятерых русских. Их было шесть, но одного случайно застрелили по дороге. Того самого, который нес камеру. Если бы не это, снимал бы он. Он ведь за этим сюда и пришел. Но он умер, а снимать надо. Он снял, как они сюда шли, а ты снимешь, чем это закончится. Получится настоящее кино. Поедешь домой, подарю тебе копию.
– А чем это закончится? – спросила Марина. Губы слушались ее плохо. Она смотрела на камеру и видела то, чего не заметила раньше: цветную наклейку на корпусе с изображением единицы и буквами “ОРТ” и какое-то смазанное коричневое пятно, похожее на след шоколадного соуса, немного повыше этой наклейки. Некоторое время Марина тупо разглядывала это пятно, пытаясь сообразить, откуда здесь мог взяться шоколад, а потом как-то вдруг поняла, что это такое, и ее замутило.
– Чем закончится? – переспросил Ахмет. – Э, что спрашиваешь, сама все знаешь. По глазам вижу, что знаешь. Ты зачем сюда приехала? Сама говорила, правду смотреть. Вот завтра утром и посмотришь. Сама посмотришь и на пленку снимешь, чтобы другие могли посмотреть.
Вернувшись в подвал, Марина попыталась думать, но этот процесс сегодня шел как-то туго: мысли вертелись по замкнутому кругу как белка в колесе, и все они были о предстоящей казни. В том, что на утро запланирована казнь или даже что-нибудь похуже, Марина почти не сомневалась. Может быть, казни будет предшествовать допрос, хотя Марине казалось, что отсутствие Беслана при их с Ахметом разговоре говорило само за себя: вурдалак в черных очках занимался выполнением своих прямых обязанностей, выбивая из пленных федералов информацию.
Сейчас, когда утро наконец наступило, она еще раз попыталась обдумать ситуацию. Ей казалось, что в задуманном Ахметом представлении может крыться возможность побега, но как реализовать этот призрачный шанс, она не знала. Все сценарии, которые она пыталась разыгрывать в воображении, кончались одинаково: пулей в спину и немного позже, когда она будет корчиться в холодной мартовской грязи, как выброшенная на берег рыба, милосердным контрольным выстрелом в голову. В окончательном виде ситуация выглядела просто: она, Марина Шнайдер, перестала быть хозяйкой собственной судьбы и ничего не могла изменить. Человек, заплативший за нее унизительно маленькую сумму в две тысячи долларов, мог заставить ее делать все, что взбредет ему в голову: снимать на видеопленку расстрел, исполнять оперные арии или ублажать вернувшихся с ночной вылазки боевиков. Она же при этом могла либо безропотно подчиняться, либо умереть, и Марина с ужасом поняла, что способна принять подобное положение вещей как данность. Организм перестроился на аварийный режим работы без участия мозга: тело хотело жить, и ему было наплевать на такие абстракции, как законность, нормы морали и права человека. Марина была вынуждена признать, что из нее так и не получилось хорошего охотника за сенсациями; более того, из нее не вышло даже того, что она сама привыкла называть настоящим человеком. Ее гордость, независимость и бесстрашие продержались до первого настоящего испытания, а потом просто развеялись как дым.
– Хватит, – вслух сказала она себе. – Подбери сопли, истеричка, и постарайся выжить.
Только когда звук ее голоса замер под низким бетонным потолком, она поняла, что говорила по-русски, хотя давно привыкла считать этот язык чужим.
Полчаса спустя все тот же угрюмый бородач принес ей завтрак – слегка тронутую плесенью горбушку черного хлеба и кружку отдающей ржавчиной воды. Марина молча приняла этот щедрый дар, с большим трудом удержавшись от того, чтобы сказать “спасибо”, и, как только дверь за ее тюремщиком закрылась, с жадностью набросилась на еду.
73 
