Особенно,... 
7 
– В том-то и дело, что молодая. Молодая, красивая и очень любит строить глазки подчиненным своего мужа. Так что мне бы не хотелось, с одной стороны, выглядеть невежей, а с другой™ ну, вы сами понимаете.
Лиза рассмеялась. Ее растерянность исчезла, и ей на смену пришло удивление: что могло до такой степени насторожить ее в этом милейшем дядьке? Непроницаемое выражение лица? Ну так в этом его вполне можно понять: идет человек на день рождения к гулящей жене ревнивого начальника, да еще и рыльце у него, очень может быть, основательно в пушку. Вот он и тренируется по дороге… Прямо по Пушкину: учитесь властвовать собою. Не зря же он в такую погоду темные очки нацепил!
– Пять, – сказала она, закончив смеяться. – Или семь. В зависимости от бюджета, сами понимаете. Три – маловато, а пять или семь – в самый раз. Но не больше, иначе ваш начальник весь вечер будет ходить за вами по пятам, а завтра даст вам расчет.
– Согласен, – тоже улыбаясь, сказал покупатель. – Пять.” а лучше семь. Да, семь. Там, знаете ли, очень приличный дом.
Лиза открыла прозрачный ящик и жестом предложила ему выбрать цветы. Он так же молча отказался, предоставив ей право выбора. Она собрала и упаковала букет, назвав обычную цену: у нее почему-то не возникло желания содрать с богатого клиента побольше. Потом она еще долго стояла, зажав в кулаке деньги и глядя ему вслед, пока его черное пальто окончательно не затерялось в толпе. Тогда она тряхнула головой и стала высматривать очередного покупателя, стараясь избавиться от завладевшей ею странной фантазии. Перед ее мысленным взором раз за разом вставала одна и та же картина: она словно наяву видела, как мужчина в дымчатых очках останавливается за углом и выбрасывает одну из семи только что купленных гвоздик в первую попавшуюся мусорную урну, после чего закуривает новую сигарету и не спеша идет дальше, с бессознательной легкостью лавируя в густом потоке прохожих. Это было какое-то наваждение, и Лиза избавилась от него только после того, как на цветочном базаре объявился наконец разносчик Игорек и налил ей пластиковый стаканчик жидкого и чересчур сладкого, но зато очень горячего растворимого кофе.
Глава 2
Глеб Сиверов с виртуозной точностью, давно ставшей одной из неконтролируемых функций организма, наподобие сердцебиения, загнал машину на место только что выехавшего со стоянки “ровера” и заглушил двигатель. Заслуженно пользующийся дурной славой старый дом, который он решил навестить сегодня, находился сейчас у него за спиной, и в зеркало заднего вида Глеб мог разглядеть только часть парадного подъезда. Сегодня здесь было оживленно: тяжелая, обитая по низу надраенной медью дверь то и дело открывалась, впуская в здание людей. На многих была форма, но еще больше было тех, кто предпочел явиться в штатском. Кое-кого Глеб знал в лицо, а кое с кем, несомненно, должен был со временем познакомиться.
Хмурясь, он закурил сигарету и откинулся на спинку сиденья. Не прийти сюда было нельзя, но от этого ситуация не становилась ни более приятной, ни менее опасной. Глеб не был новичком в конспирации и привык рисковать, но в доме, который тяжело громоздился у него за спиной, в эту игру умели играть все – кто лучше, кто хуже, но все без исключения. Это было странное место, где в один чудовищно запутанный клубок сплелись высокий профессионализм и паранойя, острый ум и непроходимая казенная глупость, мужество и подлость, высокие цели и отвратительные до тошноты способы их достижения, могущество и бессилие, добро и зло. Входить в эту дверь было опаснее, чем ковыряться пальцем в осином гнезде или разбирать противотанковую мину с помощью молотка и зубила, особенно вот так, в открытую, среди бела дня и при большом стечении народа.
Цветы лежали на соседнем сиденье. Глеб рассеянно развернул целлофан, вынул из букета одну гвоздику и, повертев ее перед собой, бросил на заднее сиденье, продолжая дымить зажатой в зубах сигаретой. Малахов настаивал на том, чтобы он приехал, и не на кладбище, а именно сюда, на Лубянку, и именно сегодня, именно в этот час… Зачем ему это понадобилось? Глеб чувствовал, что все это неспроста, и курил так, словно намеревался запастись никотином впрок: работа могла начаться буквально через несколько минут, а во время работы сигареты для агента по кличке Слепой были табу.
Позади него коротко взвыла и сразу умолкла милицейская сирена, заставив Слепого едва заметно вздрогнуть. В зеркале мелькнули красно-синие сполохи. Глеб обернулся и увидел отъезжавший от парадного подъезда старого здания кортеж: два длинных черных лимузина в сопровождении нескольких милицейских машин. Он слегка поморщился. Ситуация была двусмысленной: исполняющий обязанности главы государства мог явиться сюда, движимый вполне понятными и в высшей степени благородными чувствами, но в преддверии выборов такой жест все равно сильно отдавал популизмом. Это было ясно всем, в том числе и исполняющему обязанности, который, насколько знал Глеб, был очень неглупым человеком, и Слепой лишний раз порадовался тому, что его самого миновала чаша сия. Он улыбнулся, гася в пепельнице окурок: сложись его жизнь немного по-другому, на месте человека, укатившего сейчас с Лубянки в одном из трех сверкающих лимузинов, когда-нибудь мог бы оказаться он. Во всяком случае, в самом начале пути предпосылок к этому у него было ничуть не меньше.
7 
