Особенно,... 
51 
Зачем уехал? Зачем?!!!
На хуторе мучили другие вопросы. А если с конца весны зачастят трактористы? Огород пахать? Местные наверняка помнят того Андрюху, и изуродованное лицо их не обманет. Начнутся воспоминания. С кем-то из мужиков Андрюха наверняка выпивал. На калым вместе ездили, в баню ходили… Нет, надо уходить. А то недалеко и до греха. Разве что немым притвориться?
Но здесь было хорошо. Мать была полна житейской мудрости, и, хотя и жила в глуши безвылазно, слушать ее было интересно. Она и в самом деле оказалась знахаркой и вещуньей. И про него знала все. Чего не знала, о том догадывалась. Но по-прежнему упорно называла Андреем.
А еще рядом был лес. Он с удовольствием бродил среди елей, вдыхал аромат хвои, прижимался к стволам редких берез. Они забирали боль. Становилось легче. Жаль, что березы не могли стереть с лица ужасные шрамы.
Он хотел уйти и… не мог. Не мог оторваться от хутора. Приезжали трактористы, но он уже привык прятаться от них в лесах. Да и мать не привечала.
— У меня теперь сынок есть. Он и крышу подправит, и дров наколет. А вы поезжайте, — поджав губы, говорила она. Понимала, что он общения не хочет. Она его прекрасно понимала! Быть может, как никто другой…
А трактористам до смерти хотелось глянуть на воскресшего Андрюху. Однажды столкнулись, и он стал нарочно заикаться и мычать. Трактористы, взглянув на его лицо, сразу же уехали, награжденные литровой бутылью первача. Пить самогон он так и не приучился. Да и мать не поощряла.
— С малолетства ты к этому не приучен, — внушала она.
Что ж. Матери виднее. Все как-то устроилось. Он уже чувствовал себя здоровым. И даже бросил курить. Мать курильщиков не одобряла, он и не настаивал.
Но лето кончалось. Он теперь не был писателем Акимом Шевалье. В кармане лежал паспорт на другую фамилию. И все бы ничего, но тут по телевизору показали фильм. Документальный. Он же совсем забыл! В августе у него, то есть у писателя Акима Шевалье, день рождения! Тридцать четыре года исполнилось бы ему. То есть исполнилось. Без всякого «бы». Это для них Аким Шевалье умер.
Телевизор был старенький, черно-белый, показывал только две программы, да и то с помехами. Но то, что надо, он разглядел. Рыдающая вдова разрезала ленточку перед памятником, сооруженным на могиле любимого мужа. Памятник покойнику не понравился. Каменный болван с пустыми глазницами. В сопровождении монстров. Созданные им литературные герои оказались чудовищами. Стоило столько мучиться, изобретать! А главное чудовище, Милена — вот она!
Делает вид, что скорбит, вытирает платочком сильно «накрашенные глаза.
Сколько же глупостей он написал! И люди, собравшиеся на его могиле, говорят глупости. С ненужным пафосом. И имя у него было дурацкое, смешное: Аким Шевалье. И почему он не взял псевдоним?
Все надо начинать заново. Он не хотел больше быть Акимом Шевалье. После всего увиденного — не хотел.
Что ж, создатели документального фильма в одном были правы: писателю Акиму Шевалье отныне и всегда будет тридцать три года…
…Глазов остановился, когда его окликнула Юлия. Махал топором уже с час и не чувствовал усталости. Задумался крепко: а что же на самом деле случилось с писателем? Жив ли он? А очнувшись, с удивлением оглядел гору наколотых дров. Кузьминична, стоя на крыльце, одобрительно кивала головой: мужик! Юлия улыбалась:
— Митя, отдохни.
— Да я вроде и не устал, — неуверенно сказал Глазов. И тут только почувствовал: устал! Ох как устал! Спину и плечи ломило.
— Давай я тебе воды на спину полью, — улыбнулась Юлия, спускаясь с крыльца. — Ты потный.
Под желобом, приделанным к крыше, стояла бочка с дождевой водой, в ней плавал грубо сработанный деревянный ковш. Глазов послушно подставил спину. Когда прохладная вода полилась на нее, стало немного легче.
— А ты что делала? — спросил, подхватывая принесенное Кузьминичной полотенце. Полотенце было жесткое, льняное.
— Бабушкин огород смотрела. Она меня убеждала выращивать овощи, представляешь?
— С трудом, — усмехнулся он.
— Пойдем в лес, погуляем? До вечера еще далеко.
— Да уж… — Он вздохнул. — Ну, если ты так хочешь — пойдем.
Он натянул футболку, потом поднял колун и с силой воткнул его в лежащее на земле бревно. На топорище повесил полотенце.
— Милая, ты что ж, в этих штуковинах в лес собралась? — прищурилась Кузьминична на босоножки. — А ну, погоди.
Юлии пришлось переодеться в стоптанные полуботинки, которые были ей великоваты. А с модными укороченными штанами и блузкой смотрелись нелепо. Но она оставила босоножки на крыльце, а волосы повязала ситцевым платком, который дала ей хозяйка со словами:
51 
