Особенно,... 
12 
— А вот насчет того священника ты правду сказал: он вскоре отказался от сана и верно служил мне до самой своей смерти. Ну и после смерти, само собой, попал ко мне. Так что крещение ее вряд ли действительно.
— Всякое крещение действительно, если совершено по правилам, независимо от достоинства или недостоинства крестившего.
— У меня на этот счет свое мнение, и я остаюсь при нем! Я не признаю ее крещения!
— Так что же ты боишься ее крестильного крестика?
— Боюсь? Мне просто противно, когда люди, всю жизнь прожившие по моей подсказке, — ведь эти тварюшки всегда подчиняются либо мне, либо твоему Хозяину, а сами не способны даже согрешить самостоятельно — противно, когда они вдруг бездумно обвешиваются вашими бирюльками, носят сами не зная что.
— Бирюльки, говоришь? А вот проверим! — дедушка обеими руками взялся за висящий у него на груди крест и поднял его над головой со словами:
— Да воскреснет Бог и расточатся врази Его!..
Сатану затрясло, заколотило, отшвырнуло в конец коридора, в сторону окна. Корчась на полу и содрогаясь, он прохрипел:
— Будь ты трижды проклят, жалкий святоша! Анна, предательница! Мы еще с тобой встретимся, ты никуда от меня не спрячешься! — и с этими словами он исчез.
Я опустилась в бессилии на пол. Мама склонилась надо мной и погладила по голове:
— Прости меня, доченька, это я во всем виновата: не водила тебя в церковь, не учила ни молитвам, ни заповедям Господним.
— И сама не ходила, и сама не молилась! — строго сказал дедушка.
— Да, если бы не ты, мучаться бы мне в аду. Я ведь и перед смертью не захотела покаяться, и не отпевали меня по-христиански. Если бы не твое мученичество, отец…
— Папа, — поправил ее дед. — Тебе я в первую очередь просто папа, а уж потом и сан, и мученичество мое.
— Мама, дедушка! О каком мученичестве вы говорите? Разве ты, дед, не умер от голода в гражданскую войну? — спросила я.
— Анна! Как ты разговариваешь со своим дедом… то есть с дедушкой? Ты что, забыла мое отчество?
— Почему? Я помню — Евгеньевна. Но как-то неудобно называть дедушкой молодого человека, почти вдвое младше меня, а Дед — это звучит вполне даже современно. Можно вас так звать?
— Зови как зовется!
— Имя твоего дедушки — отец Евгений, вот так изволь к нему и обращаться!
Как давно я не слышала маминых нотаций, как по ним соскучилась! А мама продолжала тем же строгим тоном:
— Твой дедушка — святой. Его распяли на церковных Царских вратах большевики-матросы, это было в девятнадцатом году. Он пытался помешать им ворваться в алтарь во время литургии. Они подняли его на штыки и прикололи к вратам, издеваясь: «Виси, как твой Христос висел!» — и не давали никому подойти, пока он не умер. Он висел так до самого вечера, молясь за распинателей, а прихожане стояли вокруг, плакали, но ничем не могли ему помочь.
— Почему же ты раньше не рассказала мне об этом, мама!
— Сначала боялась, а потом… Ты сама по мнишь, как мы жили, — без Бога, без Церкви. Я ведь стыдилась своего отца! Сейчас-то я понимаю, что виновата не столько даже перед тобой, папа, сколько перед Алешей и Аней.
— Мама, а где теперь Алеша?
— Вместе с дедушкой.
— Ты с ним виделась?
— Да, но очень недолго, а теперь уже, наверно, до самого Страшного суда больше не увижусь…
— Скажи, ему там хорошо?
— Очень хорошо. Так хорошо, что я и сказать не могу. Оказывается, доченька, когда Алеша был уже совсем плох, Дарья Иванов на, соседка наша, позвала к нему тайком священника, он Алешеньку исповедал и причастил. Ты в это время была в школе, а мы с папой на работе. И вот теперь Алешенька наш в Раю!
— А ты, мама?
— По дедушкиным молитвам и великой милости Божией я нахожусь в спокойном месте, над которым у Сатаны нет власти, и где можно молиться Господу.[3] Но как хочется походить по травке, услышать птичку! Ничего этого там нет, только камень и камень… Папа, пока еще есть время, научи Аню самым важным молитвам!
— Поздно, Машенька. Ты-то их знала с младенчества, в детстве без молитвы не вставала и не ложилась и за стол не садилась. Вот в нужный момент они и вспомнились.
— Ну, хоть благослови иерейским благословением!
Дедушка подошел ко мне совсем близко и перекрестил меня.
— Поцелуй благословившую тебя руку, — сказала мама. Я не поняла, зачем это надо делать, но послушно поцеловала Дедову руку, будто отлитую из упругого света.
12 
