Особенно,... 
87 
– А ну заткнись! – приказал он. – Хватит мне! заливать! Это ты выдумала про подлянку, Лиза тебе ничего не делала! Можешь не стараться, все равно не поверю!
– Это почему?
– Да потому что она к тебе пришла, морда ты страшная! – холодно ответил он, вскидывая бровь. – Значит, доверяла тебе, значит, ничего тебе не сделала, иначе не пришла бы.
– Да она не знала, к кому идет! – возразила та. – Ее же привели ко мне! Она только тут все поняла.
– И опять соврала, – издевательски оборвал ее Феликс. – Не пришла бы она с таким делом к, незнакомому человеку!
– Ха, это ты так думаешь! – фыркнула она. – А вот она пришла! Часики продать… А вот теперь я думаю, может, она знала, к кому идет? Может, искала меня? Только зачем, не понимаю! Если бы я ее искала, тогда ясно зачем, мне ей должок следует отдать… А ту! наоборот!
– Что за должок? – забеспокоился Феликс.
– А вот! – Она указала на свои ноги. – Смотри какие! Это из-за нее!
И пока Феликс рассматривал ее ноги, пытаясь понять, какое отношение они имеют к Лизе (некстати вспомнились ноги Лизы – стройные, совершенной формы, той формы, которая ему нравилась), девица рванула из кармана пистолет и сунула дуло прямо ему в лицо – Все, сучонок! – услышал он, и больше ничего не слышал. Все происходило как в немом кино, и так же быстро, и немного комично – дуло пистолета, прыгнувшее прямо ему в подбородок, его движение головой – в сторону, бросок его руки, накрывающей лицо девицы так, что она ослепла, движение ее пальца на спуске, у него перед глазами, и еще какое-то его собственное движение, которого он даже не уловил, – и вот пистолет падает – падает на колени девице, та судорожно сжимает их, одновременно пытаясь увернуться от его ладони, которая закрыла ей глаза и нос, и вот пистолет у него в руке, в левой, очень неудобно, он не умеет стрелять, он не умеет, не умеет, не умеет…
Не было выстрела – Феликс его не слышал А было лицо девицы, с которым случилась ужасная вещь – посередине, на месте носа, появилась дыра. Он тупо смотрел на эту дыру, пока его не вывернуло прямо ей на колени. Тогда он отскочил в сторону, все еще сжимая в левой руке пистолет. Больше всего в этот момент его почему-то волновало то, что он весь в собственной блевотине – ужасно неприятно! Надо помыться. Рубашку можно выбросить. Она вся в крови. Как тут душно, Боже мой… Матерь Божья, Пресвятая Дева, помоги мне! Надо помолиться, как учила бабушка… Она говорила, что если от души помолишься, все пройдет.
Главное – не переврать слова. Если правильно произносить слова, все наладится. Ave, Maria! Gratia plena, Dominus teciim, benedicta tu in mulieribus, et benedictus fructas ventris tui Jesus. Все, больше он не может, его снова тошнит, бабушка! Как там дальше. Боже мой, славься, Мария, Пресвятая Дева, благословенна ты в женах и благословен плод чрева твоего – Иисус… Он не помнит дальше, забыл, все скверно, никто ему не поможет, пистолет выпал из его руки.
"Это сделал я? – спросил он себя, не в силах нагнуться, подобрать пистолет, сделать хоть одно движение. – Не правда. Я не способен. Я убил! Конец. Это конец. Меня видели, когда я шел сюда. Меня опишет та девчонка со щенком. Что делать? Эта сука ничего не сказала! –Я убил в порядке самообороны, это легко доказать. Пистолет был у нее. Она скупает краденые вещи, всякие вещи, теперь ясно. Лиза принесла ей…
Где? В шкафу?!" Он бросился к одному из шкафов, стоящих в комнате. Второй, с застекленными дверцами, был набит какими-то старыми скомканными газетами. Феликс рванул дверцы, увидел на полках множество сверточков разной величины, в углу лежали два огромных.
Он рванул газету на верхнем, увидел пушистый черный мех, выругался. В другом был коричневый мех необычайной красоты, он узнал соболя. У его матери была коротенькая, очень кокетливая шубка из кусочков соболя, а здесь шуба была из цельных пластин.
Феликс принялся потрошить сверточки поменьше, которых было великое множество. Из многих выпадала чепуха: тонкие обручальные колечки, какие-то серебряные брошки сомнительной ценности, но встречались вещи и поинтереснее – например, сцепленные друг с другом изумрудные серьги… Феликс повертел их в руках, плюнул, сунул обратно. Наконец он дошел до часов. Он прекрасно запомнил их тогда, у ломбарда, и теперь сунул в карман. Туда же пошла и бумажная обертка, на которой значилось:
«400 наличн.». Он принялся за другие сверточки, с трудом удерживая их в руках. «Чепуха, чепуха, какая все чепуха… – бормотал он, разворачивая бумажки и швыряя их обратно в шкаф. – Это все не то, это все ширпотреб… Чертова девка, куда она все это сунула?!»
87 
