Последние отзывы

  120  

В отделении стояла почтительная тишина, нарушаемая только монотонным зудением мухи и частыми твердыми щелчками, когда она пыталась с разгона пролететь сквозь пыльное стекло. «Как этот Эдогава Тагомицу, — подумал Иларион. — Только здесь не десятый этаж, а у мухи, в отличие от того японца, есть крылья. Мозгов у нее, правда, совсем нет, но и у Тагомицу их, похоже, тоже было не очень-то много. А на генерала я зря баллон качу. Это мне может быть жалко Мещерякова и страшно при мысли о том, что мог натворить этот Эдогава, не выхвати я у него из-под носа чемодан. А у Федотова помимо жалости, страха и прочих человеческих чувств есть еще и ответственность, от которой его никто не освобождал. Мне бегать, фотографировать крабов и пугать господина Набуки, а Федотову за все отвечать — и за успехи, и за провалы, и за трупы…»

«Черт бы побрал этого Кривоносова с его спиртом, — подумал Иларион. Называется, „вошел в образ“ — принял пять капель для запаха… Не умею я успокаивать, и врачевать душевные раны тоже не умею. Не мое это дело, не моя специальность. Вот хребты голыми руками ломать или, скажем, стрелять с бедра, да так, чтобы вся обойма в яблочко, — это пожалуйста, это сколько угодно. Невелика хитрость. Э, да чего там! Нельзя мне сейчас на эти темы даже думать, потому что, если я сейчас дам слабину, все мои старания пойдут козе под хвост. Боится меня Слепаков? Ну и правильно, что боится, я ведь этого и добивался. Ну, вперед, пока у него штаны не просохли!»

Он стиснул зубы, гася в себе остатки слабости, раздавил окурок о крашеный подоконник и сразу же закурил еще одну сигарету.

— Так, — резко сказал он, оборачиваясь к Слепакову. — Фотографии где?

— А?.. — вскинулся тот, от неожиданности уронив газету.

— X… на, — нагрубил ему Иларион. — Фотографии мои где? Пленка где? Живее, Коля, шевели поршнями!

Слепаков шарахнулся в угол, забренчал ключами, протяжно скрипнул дверцей сейфа и мелкой рысью вернулся к Илариону, неся фирменный бумажный конверт с фотографиями и проявленной пленкой. Иларион небрежно вытряхнул содержимое пакета на стол, отложил в сторону пленку и принялся просматривать фотографии.

Первым делом в глаза бросалось отличное качество фотографических материалов, производимых фирмой господина Набуки, — точнее, одной из принадлежащих ему фирм. Снимки получились просто на загляденье, и это при том, что Иларион никогда не считал себя профессиональным фотографом. Бегло просмотрев их, Забродов пришел к выводу, что у него получился очень недурной фоторепортаж, который при удачном стечении обстоятельств можно было недешево продать какому-нибудь иллюстрированному журналу.

Вот Кривоносов рядом со скорострельной пушкой, а за спиной у него пронзительная, не правдоподобная синева бухты. Это Шикотан. Снимок сделан между вторым и третьим стаканами, и по этой причине лицо у Кривоносова — мужественное и сосредоточенное — лицо настоящего морского волка, покорителя соленых просторов.

А здесь сильно помятые жизнью тетки в резиновых сапогах на босу ногу и стареньких ситцевых халатиках прямо на обочине Дороги продают вареных крабов. Одна из них держит краба за клешню на уровне своей груди, а вторая клешня этого чудища свешивается вниз, доставая почти до земли…

А там уже другие тетки и место другое — маленькая бухточка с песчаным пляжем в окружении диких скал. Одна тетка стоит по колено в воде и подрывает песчаное дно обыкновенной лопатой, а другая ходит за ней с сачком и на ощупь собирает во взбаламученной воде поднятых со дна моллюсков — рыбы нет, и крабы встречаются все реже, а кормиться как-то надо…

Неожиданно красивая, очень изящная бетонная стела, торчащая прямо из дикого бурьяна на обочине разбитой дороги. На стеле — щит с выложенной бронзовыми буквами надписью по-русски: «Передача островов Японии — жест доброй воли». Еще одна стела, но надпись на сей раз короче: «Спасибо за острова!». Краткость — сестра таланта…

А вот кадры поинтереснее. Черный траулер с ярко-оранжевой палубной надстройкой и ватерлинией, окрашенной в такой же вызывающий цвет, поднимает до отказа набитый рыбой трал. С трала, сверкая миллиардами бриллиантовых брызг, стекает вода, тонны спрессованной в один округлый ком рыбы блестят, как живое серебро, на палубе траулера — низкорослые люди в кричаще-желтых резиновых дождевиках. На оранжевой переборке — черная вязь иероглифов. «Это „Коньэй-мару“, — сказал Илариону местный рыбак по имени Санек, которого Забродов за литр водки нанял на целый день вместе с его моторкой. — Главная сука в здешних краях. Делают, что хотят, и нет на них никакой управы. Наши пограничники их день и ночь пасут, да только ни хрена не выходит: кишка, блин, тонка.» У японского траулера — стремительные струящиеся обводы; и даже мачта поставлена с легким наклоном назад. Это воплощение скорости, и у Кривоносова с его сторожевиком, судя по всему, действительно нет ни единого шанса угнаться за «главной сукой» здешней акватории «Коньэй-мару». Иларион фотографировал траулер с приличного расстояния телескопическим объективом. Подходить ближе Санек отказался наотрез. «Утопят на хрен, — сказал он, — и ни одна падла не спросит, куда это мы с тобой подевались. Утопли и утопли мало ли что в море случается..» — Забродов не стал настаивать, потому что сразу же вспомнил о судьбе Славы Горбанева, который совсем недавно утонул где-то в этих водах при весьма схожих обстоятельствах.

  120