Особенно,... 
21 
Раскрылись железные ворота в кирпичной стене, и машина въехала на территорию санатория.
Сразу за воротами стояла небольшая каменная будка. Оставив Сына Вождя стоять на дорожке, Гаврилов вошел в будку и, как можно было понять по его голосу, хорошо слышному через открытое окно, стал звонить в Москву и докладывать кому-то об их благополучном прибытии на место.
Несколько белых корпусов прятались в глубине роскошного парка, а вблизи он видел ухоженную зелень газонов и множество чудесных южных цветов, названий которых он не помнил, а может быть, и не знал никогда. Над обычными деревьями парка высились верхушки высоких пальм, размахивающих на ветру длинными и гибкими темно-зелеными перьями. Сын Вождя стоял возле своего чемодана и оглядывался в восторженном изумлении.
Откуда-то сверху на него наплывал пряный, чуть лимонный запах; он поднял голову и увидел большое темнолиственное дерево, на ветвях которого покачивались неправдоподобные огромные белые цветы. «Магнолия», — вдруг вспомнил он. Он видел такие деревья в полузабытой прошлой жизни. Он вспомнил нарядных людей, белые платья и кружевные зонтики дам, целые горы цветов на улицах, ослепительно-белые, до ломоты в глазах, жестко накрахмаленные скатерти и салфетки на столиках, просторно расставленных на веранде ресторана. Он вдруг вспомнил даже вкус холодного лимонада из высокого запотевшего бокала. «Пей маленькими глотками, не то простудишь горло», — говорила ему мама. «Ницца» — так называлась та удивительная жизнь.
— Берите чемодан и пойдемте разыскивать наше пристанище!
Он вздрогнул, услышав голос Гаврилова, но послушно наклонился и поднял довольно тяжелый чемодан со своими вещами, которых он еще сам не видел.
Они прошли мимо цветников, мимо пруда со старыми ивами на берегу и каменной беседкой на островке, мимо прелестной прозрачной рощицы бамбука.
«Пристанище» оказалось отдельным маленьким домиком, наполовину укрытым за высокими кустами роз. В домике была гостиная, ванная комната с туалетом и большим окном и две спальни: одну занял Гаврилов, вторую он предложил Сыну Вождя. Он сказал, что в домике они будут жить вдвоем.
Сын Вождя прошел в свою спальню. Он поставил чемодан возле платяного шкафа, присел на аккуратно застеленную кровать и покачался, наслаждаясь упругостью пружинного матраца. Потом положил чемодан на письменный стол, стоявший у окна, раскрыл его и, радуясь каждой вещи, начал раскладывать все по местам. Белье, халат, несколько рубашек, спортивный костюм и белый костюм из сурового полотна, легкие туфли с дырочками — сандалеты. Он оглаживал каждую вещь и раскладывал, развешивал, перекладывал и перевешивал, и получал от этого истинное удовольствие.
Разобрав вещи, они с Гавриловым по очереди приняли ванну, немного отдохнули и отправились обедать в один из больших корпусов. И какой же обед им подавали! Впрочем, теперь уже и не вспомнить, какой именно обед был им подан в первый день по приезде, — в санатории прекрасно кормили во все дни их пребывания в нем. Да и не важно это, в конце-то концов, не в этом дело, хотя именно в столовой все и началось…
Очень умен был товарищ Гаврилов. Он водил Сына Вождя в общую столовую, чтобы тот не чувствовал себя изгоем, отверженным, арестантом, но умел как-то так подгадать время, что, когда они входили в общий зал, там уже почти все столики были пусты.
Потому ни у кого не могло сложиться впечатление, что они намеренно избегают соседей.
Почти всегда еду им подавала одна и та же девушка, совсем юная, на вид лет шестнадцати. У нее была загорелая кожа, стриженые короткие русые волосы, детские, еще не совсем сформировавшиеся черты лица и серые глаза. Сыну Вождя она очень нравилась, но он терялся, когда она, улыбаясь, подходила с подносом к их столику, выставляла кушанья и желала приятного аппетита.
— Симпатичная комсомолочка, — заметил как-то Гаврилов.
Сын Вождя ничего не ответил, но почувствовал, что краснеет от гнева: что-то в голосе Гаврилова ему очень не понравилось.
Однажды Сын Вождя услышал, как ее окликнул кто-то из других официанток: «Марина!». Так он узнал ее имя. Марина была первой женщиной, которую он видел так близко и так часто после долгих лет пребывания среди мужчин, не считая, конечно, тюремных надзирательниц и курсанток милицейской школы — но, помилуйте, разве же это были женщины!
Раза два он видел, как Марина проходила по дорожкам парка, но всегда на значительном расстоянии от него. Если бы даже он вздумал окликнуть ее, ему пришлось бы кричать — а это было бы и невежливо по отношению к девушке, и свидетельствовало бы о крайней его невоспитанности.
21 
