120 
– Я не понял, – гремя цепью, спросил Абеба, – кого вы собираетесь съесть, какого Пушкина?
– Тебя, басурман, тебя. Иди, иди быстрее, еще время не пришло.
"Глупость какая-то, херня, в общем”, – глядя себе под ноги и тут же споткнувшись, произнес Абеба.
Он дернулся, собаки бросились на него, но Григорий крикнул:
– Назад! Назад, Граф! Назад, Барон!
И псы замерли как изваяния, лишь языки шевелились да глаза поблескивали и вращались.
Наталья Евдокимовна направилась в дом, где, к ее удивлению, все сияло идеальной чистотой. Братья навели порядок, ни пылинки, ни соринки. Но Наталья Евдокимовна нашла к чему придраться. Она потерла указательным пальцем по краю буфета, увидела на пальце едва заметную серую пыль.
– Почему буфет не вытер?
– Мама, это Григорий, – сказал Илья. Григорий вскоре вернулся, и мать заставила его вначале влажной тряпочкой, а затем сухой чисто-начисто вытереть буфет. Григорий быстро с этим делом справился.
– Мама, мы и обед приготовили.
– Не хочу есть, аппетита нет. К нам никто не наведывался?
– Нет, никто. Почтальон заходил, принес журнал “Цветоводство ”.
– Ага, это хорошо, я почитаю. Как там цветы? – она из дома направилась в оранжерею, оглядывая дом придирчиво и внимательно.
В оранжерее тоже царил порядок. Наталья Евдокимовна потрогала землю, нежно прикоснулась к колючим стеблям роз, осмотрела бутоны, нет ли какой дряни или насекомых, портящих цветы. Розы дышали чистотой и источали сладчайший аромат. Этот запах Наталья Евдокимовна любила, он казался ей родным, домашним. Для каждого человека существует запах, который связывает его с домом, с родным очагом и родным кровом. Таким запахом для Натальи Евдокимовны Вырезубовой являлся аромат цветов, не каких-нибудь абстрактных, а конкретных – роз. С этим запахом у женщины, да и у всей семьи Вырезубовых было связано очень много, как страшного, так и прекрасного.
После оранжереи Наталья Евдокимовна отправилась в дом и принялась обрабатывать рану на руке. Рана начинала гноиться, и рука болела, хотя женщина к боли " относилась стоически и старалась ее не замечать. Но она понимала, для того чтобы исполнять домашнюю работу, руки и ноги должны быть целы.
Она приготовила отвар, в котором промыла, предварительно вскрыв, раны на ладони. А затем из своего шкафа, где хранилось самое дорогое, принесла скляночку в черном бархатном мешочке. Она вытащила банку, погладила ее, словно баночка была живым существом, прошептала какие-то слова, и палочкой от мороженого принялась намазывать темно-бурой, по консистенции похожей на деготь, мазью свою рану. Затем плотно перевязала и, помогая зубами, перетянула крепкий узелок на повязке.
– Ну вот, теперь порядок, – пошевелив пальцами, произнесла Наталья Евдокимовна. – Это ценная мазь, от нее все пройдет, и заражения не будет. Этой мазью пользовались мои предки, и, если покусает дикий зверь – лиса или енот, или подерет медведь, или доведется вступить в схватку с бешеным волком или псом, эта мазь – первое дело. Она от всего, от всех кожных недугов.
Секрет этой черной, страшно вонючей мази передавался в семье Вырезубовых по наследству, и Наталья Евдокимовна знала, что она передаст секрет мази старшей невестке, вернее, той невестке, которая будет первая в их доме. Мужчинам секрет мази никто не рассказывал.
* * *
Если бы Сергей Дорогин был другим человеком, то он поступил бы наверняка так, как и большинство людей. Он взял бы карточку следователя Сергеева с его телефонами, неторопливо бы снял трубку. Возможно, при этом он бы мирно курил сигарету, а затем, немного помедлив, набрал номер и рассказал о своих подозрениях, поделился бы версией, которая у него созрела, со следователем. И пусть теперь голова болит у сотрудников правоохранительных органов, пусть теперь они занимаются бандитами, которые наверняка убили заведующего лабораторией и Риту Кижеватову.
Но все это хорошо для обыкновенного человека, для того, кто боится жизни, кто боится рисковать, кто не уверен в своих силах. Сергею же Дорогину даже в голову не могла прийти мысль позвонить в милицию, он все привык делать сам.
Вот и сейчас он расхаживал по дому с большой чашкой кофе в руках. Пришел Пантелеич, взялся убирать двор. Сергей иногда выходил на крыльцо, перебрасывался с Пантелеичем парой-тройкой незначащих фраз, преимущественно о погоде и о ценах, на которые старик жаловался чуть ли не каждый день.
120 
