63 
Понять, что именно они клепают и плетут, было решительно невозможно, да Глеба это и не интересовало: чем бы дитя ни тешилось...
Дождавшись, когда компания выбралась из воды на берег, Глеб растолкал разомлевшую на солнышке Ирину и потащил ее купаться. Ирина пошла неохотно, но, окунувшись, приободрилась. Они вдоволь поплескались, сплавали на тот берег и, вскарабкавшись по обрыву, посмотрели, что там. Там было все то же – ровное, ничем не засеянное, заросшее высокой травой поле с редкими островками деревьев и с тянувшейся вдалеке высоковольтной линией. Они немного прогулялись берегом вверх по течению, а затем спустились с обрыва и позволили реке доставить их обратно на пляж.
На пляже имел место какой-то инцидент. Сначала Глеб решил, что это драка, но, приглядевшись, понял свою ошибку. Вся компания была на ногах, выстроившись неровным кольцом вокруг двоих парней, которые ожесточенно дубасили друг друга чем-то, что Глеб поначалу принял за палки. Одеты эти двое были довольно странно – в какие-то длинные, ниже колен, стеганые балахоны, подпоясанные у одного широким офицерским ремнем, а у другого куском обыкновенной веревки. На голых ногах красовались наколенники, как у велосипедистов или любителей катания на роликовых коньках, а на руках – налокотники того же происхождения. Головные уборы у ребят тоже были, мягко говоря, не пляжные: у одного на рыжих кудрях сидел ярко-синий хоккейный шлем с опущенным пластиковым забралом и подбородочной скобой, а у другого шлем был танковый, порыжелый от старости и, несмотря на жару, плотно застегнутый. На левой руке у каждого висело по деревянному щиту; выщербленная и иссеченная глубокими зарубками лицевая сторона этих щитов была лишена каких бы то ни было украшений и красноречиво свидетельствовала о продолжительной и полной невзгод трудовой биографии. Предметы же, ошибочно принятые Глебом за палки, представляли собой длинные, что-то около метра, мечи. Железо клинков было тусклым, исцарапанным; концы их были аккуратно скруглены, а режущих кромок не было вовсе.
– Так вот это кто, – пробормотал Сиверов, подумав, что это судьба и от растреклятых рыцарей с их мечами, латами и энклапионами ему не спрятаться даже на дне морском. – Гордись, – повернувшись к Ирине, добавил он. – Твою женскую честь сегодня отстоял не кто попало, а самые настоящие профессионалы по этой части – рыцари.
Они вернулись на свои пледы, выпили по глотку тепловатой минеральной воды и закурили.
– Хочешь присоединиться? – спросила Ирина, заметив, что Глеб, не отрываясь, наблюдает за ходом рыцарского поединка.
В круге была уже другая пара; один из участников предыдущей схватки, морщась, массировал украшенное здоровенным багровым кровоподтеком плечо, а другой – надо полагать, победитель – с участливым и виноватым видом топтался вокруг него. Зрители встречали удачные удары одобрительными криками, девушки (дамы сердца, не иначе) хлопали в ладоши.
– Вот уж нет, покорнейше благодарю, – отказался Сиверов. – По-моему, я тебе уже говорил, что адреналина мне с избытком хватает на работе. На отдыхе, душа моя, надо лениться, а не лупить друг друга железными палками по чем придется.
– Но ты на них не налюбуешься...
– Я любуюсь не на этих драчунов, а на вон ту, черненькую, – видишь, которая прыгает? Радуется, солнышко, что одному из ее приятелей только что чуть череп не проломили. Такая лапочка! Просто конфетка, так бы и съел...
– Да ну тебя! У тебя только одно на уме...
– Это точно, – вздохнул Глеб, – одно. И совсем не то, что мне хотелось бы там, на уме, иметь. Если серьезно, эти псы-рыцари навели меня на дельную мысль. Придется внести некоторые коррективы в один план...
– В какой еще план?
– Не беспокойся, речь идет не о плане на сегодняшний вечер.
– Ну, еще бы! Я и говорю: голодной куме все хлеб на уме.
– А кто виноват, что кума голодная?
– Ну уж точно не я! – возмутилась Ирина.
– Значит, подразумевается, что этот негодяй, этот мерзавец – я? Ладно, вечер не за горами. Посмотрим, что ты запоешь перед сном!
– Посмотрим, – согласилась Быстрицкая, почему-то погрустнев. – Только ты, пожалуйста, не забудь выключить телефон, чтобы твой любимый Федор Филиппович не спел тебе другую песню. Не знаю, чем он берет, но мне с ним, увы, не тягаться...
* * *
Старший сержант патрульно-постовой службы Арбузов допил квас, бросил пластиковый стакан в высокую урну, утер губы тыльной стороной ладони и, без видимой необходимости поправив висевшую в петле на поясе резиновую дубинку, извлек из кармана брюк пачку сигарет. Разорвав целлофановую обертку и отправив ее вслед за стаканом, Арбузов протянул открытую пачку прапорщику Коврову. Тот еще не допил квас и потому отказался, помотав круглой, обритой наголо головой. Роста в прапорщике было без малого два метра, но он казался приземистым из-за своей неимоверной ширины. Плечи у него были покатые, как у штангиста, а мешковатый милицейский комбинезон сидел как влитой, распираемый изнутри буграми чудовищных мускулов. Как правило, даже самым отпетым правонарушителям хватало одного взгляда на этот славянский шкаф с кокардой на антресоли, чтобы их боевой пыл бесследно улетучился. Ковров был тертый калач; он успел дважды побывать в Чечне, привез оттуда четыре дырки в шкуре и две наградные ленточки – медали "За отвагу" и ордена Красной Звезды.
63 
