22 
– У меня работы валом. Начальник пасть порвет, если сегодня не отгрузим последнюю партию ящиков. Наверное, придется пахать до отбоя. Мне некогда тут трали-вали разводить.
– Кончай борзеть, Гренадер! Это ведь сам Муха.
– Ему не хрен делать, с утра до вечера и ночью только бока отлеживает, а у меня план… Ну ладно, на какой склад?
– Готовой продукции. В каптерку. С охраной договорено.
– Ладно. Но учти, тебе придется упираться за двоих.
– Заметано…
Склад, длинный, как собачья песня, с прохудившейся крышей, встретил меня настороженной тишиной. Насвистывая, я потопал к каптерке – бревенчатой выгородке в дальнем углу склада, где обычно обретался кладовщик из местных, Силыч, мужик в годах, но крепкий, как дубовый пень. Поговаривали, что он то ли сидел когда-то, то ли служил попкой[16] в лагерной охране.
Но как бы там ни было, а Силыч не жаловал ни начальство, ни "бугров". Он был молчалив, когда нужно – груб, но исполнителен и надежен – никого не закладывал и не стучал. А эти качества ценились в зоне превыше всего.
В каптерке было тепло и уютно. В "буржуйке" весело потрескивали поленья, пыхтел видавший виды чайник, а на застеленном новой клеенкой столе раскинулся целый гастроном: бутылка виски, солениямочения, копчености, колбасы, свежие булочки, икра, масло и еще что-то в баночках и пакетах.
– Привет… – буркнул Силыч, допил свой стакан и пошел к выходу. – Побуду на стреме…
– Садись, Гренадер, подкрепимся. – Муха улыбался с таким радушием, будто я по меньшей мере его родная мамаша. – Скоро обед, но фули тебе в столовке делать. Там одни помои. Баланда, которой только крыс травить.
– Спасибо, я пока не голоден, – сдержанно ответил я, присаживаясь.
В зоне бесплатным был только воздух. И предложенная вроде от чистого сердца иголка или сигарета могла оказаться ярмом беспросветного долгового рабства. На этом часто ловили новеньких, и некоторые из них, слабые духом, нередко кончали даже самоубийством, не выдержав издевательств "кредитора".
– Пей и ешь, это не обязаловка, даю слово. Просто у меня к тебе есть деловой разговор. А ехать посуху – что мы, сявки?
Мы… Мягко стелет, сукин сын… Но пожрать на дармовщину – отчего ж, я не против. Тем более, что передач с воли мне никто не посылал – эта долбаная конспирация!
Махнув стакан виски – дерьмецо еще то, пожадничал, гад, – я приналег на деликатесы. Муха с виду благодушничал, но его взгляд временами доставал до желудка. Изучал. Давай, давай, теперь твой ход. А то я уже забодался ждать в этой помойке.
– Как тебе тут нравится? – невинно поинтересовался он, закуривая.
– Хуже бывает только в могиле… – угрюмо ответил я, и снова налил.
– А ты разве там бывал?
– Почти. Три недели в реанимации. И месяц после на волоске висел.
– В Афгане?
– Где же еще. Мать его…
– Да-а, браток, нехорошо…
– Что – нехорошо?
– Поступили начальнички с тобой нехорошо. Героя войны – и в тюрягу. Награды есть?
– Валом. Но кому до них дело?
– Эт точно. В нашей державе никому ни до кого нет дела. Каждый сам за себя. Но срок тебе втюкали – будь здоров.
– Ага… – Я продолжал жевать.
– Что, так и будешь кантоваться здесь до дембеля?
– А куда денешься? Разве что выйдет помилование, но на это рассчитывать трудно.
– Дохлый номер, – согласился Муха. – Статья больно крутая.
– Сам виноват. Доверился одному козлу, он меня и вложил. Падло.
– Верить нельзя никому. Человек человеку волк, товарищ и брат. – Он хихикнул. – Пока ты на коне, все дороги открыты, друзей – навалом. Но как только загремел под копыта, затопчут сразу. И забудут, как и звали.
– Теперь-то я стал умней. А толку?
– За все в этой жизни нужно платить, – назидательно сказал Муха. – И часто по-крупному.
– Вот я и плачу…
– Не переживай, если к твоей ситуации подойти с умом, то не все так грустно.
– Что ты имеешь в виду?
– Что имею, то и введу, – снова расплылся в ухмылке Муха. – Затем и позвал тебя сюда, чтобы предложить кое-что.
– Пойти в отрицаловку? – Я тоже осклабился. – Извини, но я не дорос до настоящего вора. И вряд ли смогу валяться день-деньской без дела. Когда работаешь, время быстрее идет.
– А я тебя и не фалую гусарить[17]. – Муха посерьезнел, подобрался, стал похож на грифа-падальщика, ожидающего, пока не подохнет израненное животное. – Наоборот – паши так, чтобы гетман[18] был доволен.
22 
