Особенно,... 
14 
Старший тоже рассмеялся и что-то сказал, показывая на мою постель. Молодой гуркх сначала вроде бы как остолбенел, а затем по его лошадиному лицу пробежала волна похоти.
Он резким движением разорвал сверху донизу ветхую одежонку девчушки и повалил ее рядом со мной, нимало не стесняясь моего присутствия; наверное, он решил, что я доходяга, а потому достоин внимания не больше, чем бревно.
От ужаса девочка потеряла голос; повернув голову набок, она смотрела на меня огромными черными глазами без зрачков, и в их глубине светилась взрослая боль поруганной женщины.
Насильник, дыша, как загнанная лошадь, со звериным рыком впился темными, как пиявки, губами в ее маленькую, еще не вполне сформировавшуюся грудь, а она все смотрела, смотрела, смотрела на меня… и мне казалось, что ее немой крик вот-вот порвет мои перепонки.
Не знаю, как это получилось, но я ударил лежащего на девочке ублюдка. Только раз ударил… куда? – не успел заметить… и он вдруг затих, а из его оскаленного рта побежала тонкая струйка крови.
Все это случилось помимо моей воли, будто руку направлял другой человек, притаившийся где-то внутри. Я даже не поднялся, просто взмахнул рукой… и все было кончено.
Странно, но я почему-то удивился и даже попытался проанализировать случившееся. Но мне не дали времени.
Старший из этих двух разбойников поначалу просто остолбенел. По-моему, он даже не заметил момент удара, так молниеносно я его нанес.
Но когда пришедшая в себя девочка выползла из-под насильника и бросилась в окружавшие деревушку заросли, а напарник так и остался лежать на земле, не подавая признаков жизни, бородач с удивленным возгласом присел на корточки и перевернул его на спину.
Увиденное настолько поразило его, что он от неожиданности дернулся и, не удержав равновесия, упал. Что-то бессмысленно бормоча, разбойник, не отрывая глаз от оскаленного в предсмертной гримасе лица младшего товарища, проелозил на заднем месте почти метр, пока наконец не поднялся на ноги.
И тут он заметил мой взгляд. Заметил – и мгновенно все понял.
Не знаю, из каких потаенных глубин моей ущербной памяти всплыло изречение, что глаза – зеркало души. И то, что увидел разбойник в этом "зеркале", наверное, сказало ему больше, чем если бы мне устроили допрос с пристрастием.
Не думаю, что на такую проницательность способен человек цивилизованный. Но промышляющий разбоем гуркх, обитавший подобно дикому зверю в горах и лесных зарослях, был гораздо ближе к природе, чем городской житель. Потому он больше доверял инстинктам, нежели многословной болтовне.
И сейчас его поистине животная реакция на увиденное подсказала совершенно точно и определенно – перед тобой враг, повинный в смерти товарища.
Взревев раненым тигром, он выхватил длинный кривой кинжал и бросился на меня, горя желанием пригвоздить чужестранца к земле – око за око, зуб за зуб, истина, впитанная с молоком матери.
Конечно, он мог позвать других, чтобы позабавиться всласть с убийцей напарника, но жажда мести и древний обычай затмили голос разума.
Гуркх ударил…
Какая сила подняла мое тело навстречу летящему мне в грудь клинку, я так и не понял. Еще час назад я лежал, будто замшелый камень, и даже справлял нужду – а для этого нужно было встать и пройти метров двадцать – только тогда, когда становилось совсем невмоготу. Все мои жизненные ритмы были замедлены, вялы и по-старчески бесстрастны.
Что меня всколыхнуло, заставило почувствовать мышцы, мгновенно наполнившиеся нерастраченной за долгое лежание энергией, и вскочить на ноги, что обострило до предела реакцию, если совсем недавно я ленился даже прихлопнуть назойливую муху?
Возможно, я и нашел бы ответ на эти вопросы, но сейчас было недосуг – нож гуркха был на расстоянии не более десяти сантиметров от моего сердца…
Он умер, так и не поняв, что произошло. Каким-то непостижимым образом его рука оказалась зажата словно тисками, острый как бритва нож, царапнув мою грудь, вдруг резко изменил траекторию и в следующее мгновение уже торчал в груди хозяина.
Я смотрел в стекленеющие глаза разбойника и, казалось, впитывал мрак его души, высасывал его жизненные силы. В этот миг я был вампиром, кровожадным чудовищем, сладострастно наблюдающим за агонией очередной жертвы.
То неведомое, страшное, столько дней и ночей таившееся где-то в подсознании, всплыло на поверхность, разбухло, как чайный гриб в свежем питательном растворе, и теперь я был готов бить, крушить, рвать на куски любого, ставшего на пути.
14 
