Особенно,... 
75 
— Ой, — сказала Бекки, — я и не заметила… Ведь, кажется, уже очень давно не слышно ничьих голосов?
— Еще бы, Бекки! Подумай сама — мы глубоко под ними; я даже не знаю, куда мы зашли, — к северу, к югу или к востоку. Здесь мы и не можем их слышать.
Бекки встревожилась:
— А давно мы уже тут, внизу, Том? Лучше бы нам вернуться.
— Да, пожалуй, это будет лучше всего. Пожалуй…
— А ты можешь найти дорогу, Том? Здесь такие кривые ходы, у меня: все в голове перепуталось.
— По-моему, я мог бы найти, не будь этих летучих мышей. Задуют они наши свечи, — ну, что мы тогда станем делать! Давай поищем другую дорогу, чтобы не проходить мимо них.
— Хорошо, но только бы нам не заблудиться. Это был бы такой ужас!
И девочка вздрогнула при одной мысли о грозной опасности.
Они свернули в какой-то коридор и долго шли молча, вглядываясь в каждый переход, не покажется ли он знакомым; но нет, это были неизвестные места. Каждый раз, когда Том исследовал новый ход, Бекки наблюдала за выражением его лица, надеясь уловить какой-нибудь утешительный признак, и каждый раз Том беззаботно твердил ей:
— Это еще не тот, но ты не беспокойся, пожалуйста, в свое время найдем и его.
Однако с каждой новой неудачей он все больше падал духом и вскоре начал сворачивать направо и налево наобум, как попало, в отчаянной надежде найти наконец ту дорогу, которая была им нужна. Он по-прежнему говорил: “Все отлично”, но на сердце у него была такая свинцовая тяжесть, что голос его утратил былую беспечность, как будто он говорил не “все отлично”, а “все пропало”. Бекки в смертельном страхе прижималась к нему, всеми силами стараясь удержать слезы, но они текли и текли. Наконец она сказала:
— Том, ничего, что летучие мыши, — вернемся той же самой дорогой. А так мы все больше и больше запутываемся.
Том остановился.
— Прислушайся! — сказал он.
Глубокая тишина. Такая глубокая, что они слышали свое дыхание. Том крикнул. Голос его долго отдавался под пустыми сводами и замер вдали слабым звуком, похожим на чей-то насмешливый хохот.
— Ой, Том, не надо, это так страшно! — сказала Бекки.
— Страшно-то страшно, но все же лучше кричать, Бекки: быть может, они услышат нас.
И он крикнул еще раз.
В этом “быть может” было еще больше леденящего ужаса, чем в том дьявольском хохоте: тут слышалось признание, что уже не осталось надежды. Дети стояли тихо и вслушивались, но никто не откликнулся. Том повернул назад и ускорил шаги. Но какая-то нерешительность во всех его движениях и взглядах выдала Бекки другую страшную истину: он не мог найти дорогу и назад, к той пещере, где были летучие мыши.
— О, Том, почему ты не делал пометок?
— Бекки, я такой идиот! Мне и в голову не приходило, что нам придется возвращаться тем путем. Я не могу найти дорогу. У меня все спуталось…
— Том, Том, мы пропали! Пропали! Нам никогда, никогда не выбраться из этого ужасного места! О, зачем мы ушли от других!
Она упала на землю и так бурно зарыдала, что Том пришел в отчаяние: ему казалось, что она сейчас умрет или сойдет с ума. Он сел рядом с ней и обнял ее. Она спрятала лицо у него на груди и прижалась к нему, изливая весь свой ужас, все свои запоздалые сожаления, а далекое эхо превращало ее рыдания в язвительный хохот. Том умолял ее собраться с духом, не терять надежды, но она говорила, что это ей не под силу. Тогда он стал упрекать и бранить себя за то, что принес ей такое несчастье, и это подействовало лучше всего. Она сказала, что попытается взять себя в руки, встанет и пойдет за ним, куда бы он ни повел ее, только пусть он не говорит таких слов, потому что она и сама виновата ничуть не меньше его.
И они пошли наудачу, бесцельно… просто затем, чтобы идти, не сидеть на месте, — ведь больше они ничего не могли сделать. Вскоре надежда как будто опять воскресла в их сердцах — не потому, что для этого была какая-нибудь причина, а потому, что таково уж свойство надежды: она возрождается снова и снова, пока человек еще молод и не привык терпеть неудачи.
Немного погодя Том взял у Бекки свечу и задул ее. Такая бережливость означала очень многое: слова были не нужны. Бекки поняла, что это значит, и опять упала духом. Она знала, что у Тома есть целая свеча и еще три или четыре огарка в кармане, — и все же он счел нужным экономить.
Мало-помалу усталость начала предъявлять свои права; дети пытались не обращать на нее внимания, потому что им делалось страшно при мысли, что они будут сидеть тут, — когда каждая минута так дорога; двигаясь в каком бы то ни было направлении, хоть наобум, они все же шли куда-то, и, может быть, к выходу, но сесть — это значило обречь себя на смерть и ускорить ее приближение.
75 
