Особенно,... 
9 
Вот еще одна интересная биография. Александр Георгиевич Лигнау, бывший генерал-майор царской армии. В 1918 г. служил заместителем военного министра в марионеточном правительстве гетмана Скоропадского на Украине. С июля 1919-го по январь 1920 г. – у Колчака, начальником снабжения 1-й Сибирской армии. В обоих местах оказался не случайно, а в силу убеждений, как сам показывал: «После Октябрьского переворота, считая большевистский режим для себя неприемлемым, я демобилизовал дивизию и, оставаясь верным своим монархическим убеждениям, перешел в правительство гетмана Скоропадского на должность помощника военного министра, т. к. на Украине в то время монархические тенденции выявились наиболее ярко. После падения Скоропадского я вел работу у Колчака, видя в его стремлениях будущее осуществление монархического принципа».
Каким-то чудом обернулось так, что Лигнау после разгрома Колчака всплыл в Красной Армии, в качестве преподавателя военно-учебных заведений. Механизм этой метаморфозы убежденного монархиста мне решительно непонятен, а дополнительной информации отыскать не удалось. Зато известно, что в 1921 г. наш герой списался со своим бывшим сослуживцем, который стал генералом в армии независимой Латвии, с просьбой оказать протекцию и помочь в эту армию поступить (совершенно непонятно, как это сочеталось бы с теми самыми монархическими убеждениями).
Латышский генерал, в общем, был не против, но в Латвию Лигнау не перебрался по чисто бытовым причинам: жена не захотела с ним туда ехать. Скрепя сердце, остался в СССР и продолжал преподавать. В 1931 г. был впервые арестован за соучастие в подпольной офицерской организации, отсидел несколько лет, вернулся на военно-преподавательскую работу, в 1937 г. его подмели окончательно…
Допустим, он и в самом деле не был ничьим шпионом, как твердил на следствии. Но все же, положа руку на сердце: вам не кажется, что человек с такой вот биографией попросту ненадежен? И в то непростое время нельзя было позволить себе роскошь держать в рядах РККА столь мутного субъекта? Поскольку от ненадежных и мутных следовало решительно избавляться – пусть даже обвинениями в шпионаже, нисколько не соответствующими истине…
Это еще один аспект проблемы, который мы упускаем из виду; в преддверии большой войны шла чистка. Избавлялись от зыбких, подозрительных, ненадежных. Избавлялись методами, которые нам сегодня справедливо кажутся неприемлемыми, несправедливыми и чрезмерно жестокими, но у каждого времени свои критерии и методы…
Вот, к примеру, насквозь культурная и демократическая Франция. Во времена Первой мировой войны там, зачищая Париж, без суда и следствия арестовали несколько сот уголовников – всех, кто по делам оперативного учета проходил как злостный рецидивист. Отвезли в один из фортов, согнали в ров и выставили пулеметы… В сегодняшней Франции невозможна даже бледная тень подобной чистки, но тогда было другое время, требовавшее других подходов и решений. И подобных примеров множество – устанешь перечислять.
Повторяю, «выбиванием» сплошь и рядом ничего не объяснить. Ягода, как уже говорилось, признал свое участие в подготовке заговора и совершенные по его приказу политические убийства, но обвинения в работе на иностранные разведки категорически отметал. Неужели не хватило мастерства у пресловутых «костоломов»? Плохо верится…
Та же картина – с генералом Свечиным. Арестованный в начале 1931 г. по так называемому «делу генштабистов», Свечин признал себя виновным, «участником офицерской антисоветской организации». И давал такие показания: «Основная цель этой организации – объединение и сплочение посредством пропаганды бывшего офицерства, которое могло бы в критические моменты послужить своей Родине… В нашей организации я играл только роль одного из идеологов и никакой практической работы не вел, за исключением агитационной работы… В моей научной, литературной деятельности я проводил свои политические взгляды, находившиеся в части оппозиции и противоречившие установкам компартии и Коммунистического Интернационала…»
Между прочим, реалистично и вполне жизненно. Правда, любой, находящийся еще под впечатлением XX съезда и перестроечных обличений Сталина, может тут же воскликнуть: «Ну так его же наверняка били!»
В 1931 г. вообще-то еще не били… Ладно. Допустим, били. Но как тогда прикажете объяснить тот факт, что Свечин, в 1937 г. обвинявшийся «в участии в офицерско-монархической организации и военно-фашистском заговоре», на сей раз не признал ничего из предъявленных обвинений?! Как этакий пассаж прикажете понимать? В тридцать первом признал все, в тридцать седьмом – ничего. Плохо били? Хуже, чем шесть лет назад? Или пора все же окончательно отбросить эту замшелую выдумку, будто все признания проистекали исключительно от битья? Пожалуй.
9 
