Особенно,... 
99 
Герасим явно разрывался между страхом и товарищескими чувствами. Особенно он заинтересовался перспективой уехать до Абакана экспедиционной машиной и получить билет из брони, через покровителей экспедиции.
Рассказ его был… Впрочем, судите сами. Вообще-то, ночевка на раскопе по-своему большое удовольствие, хотя, конечно, на любителя.
Во-первых, как ни различаются цели начальства экспедиции и основного состава, даже рабсиле, особенно постарше, хочется ведь не только безумных радостей. Хочется и ярких красок Хакасии: полос с разными оттенками желтого и зеленого на склонах сопок; и предутреннего ветра; и торжественного молчания лунной июльской ночи; и закатов, прозрачных в июне и сочных, с густыми красками, – в августе и сентябре.
В экспедиции едут ведь еще и за этим, а не только заводить романы и орать туристские песни у костра. А для этого – для общения с окружающим миром – нужно время, силы, свободные от общения, пусть даже самого приятного.
А хоть лагерь экспедиции гораздо тише города, даже деревни, но и в нем хватает шума, гама. Все время кто-то ведет с тобой беседы, вовлекает во что-то свое, а от своих дел – отвлекает. Остаться подежурить на раскопе – отличный способ побыть одному, причем никого не обижая, не отрываясь от коллектива.
С вечера Герасим обревизовал свою палатку – огромную шестиместку. В задней части – жилой полог со спальником. При входе свален инвентарь. Потом он развел огонь в очаге между трех огромных камней и стал кипятить чай.
С ним был чай, три пачки курева, бутылка свекольно-красного портвейна местного розлива и приблудная собачка Булка. Гера еще и потому спокойно оставался на дежурство, что, прижившись в экспедиции, Булка исправно несла службу. И в случае чего подняла бы пронзительный визгливый лай, который и на расстоянии слышать было отвратительно и тошно.
Явись на раскоп кто-то нехороший, Герасим успел бы взять в руки топор и оставшийся в экспедиции с незапамятных времен торжественно вручаемый дежурным штык-нож длиной добрых сантиметров тридцать.
Вечер был удивительно красивым – даже для летней Хакасии. Совсем недавно кончились дожди. Не успело просохнуть, не поднялась обычная хакасская пыль. Большую часть теплого времени она висит на горизонте; в жару часов с 10 повисает марево. Очертания холмов и вообще всего на горизонте становится нечетким, дрожащим от потоков воздуха. К вечеру, конечно, легче, но если жара стоит несколько дней, то и пыль почти не оседает. А утренние ветры разносят ее уже ко времени подъема.
А после сильных дождей пыль появляется не сразу. Видно далеко, лучи солнца преломляются в полном влаги воздухе. Весь ландшафт промыт, влажен и краски сочные, густые.
Позади, в нескольких метрах от Герасима, проходила дорога, и весь день по ней шли КамАЗы, на строительство. Но даже они не наделали пыли – столько воды вылилось с небес на щебеночную насыпную дорогу. Строители и задумали, и сделали дорогу так, чтобы вода стекала с нее, просачивалась под полотно. Однако и сейчас еще на дороге были лужи.
Герасим видел равнину километров на двадцать, до замыкающих ее холмов.
В Хакасии вообще много разного помещается в одном месте. Географы называют это красиво: «емкость ландшафта». Но чтобы заметить «емкость ландшафта», не обязательно быть географом. Вполне достаточно видеть, как много всего вокруг.
И стояла тишина. Глубокая, особенная тишина вечерних полей и лугов. В деревне все же слышны какие-то движения людей, мычит, сопит, чешется скот. То пробежит собака, то завопит соседская девчонка – то ли ее укусил щенок, то ли она его. И даже ветер не только шелестит листвой, шуршит песком и травой; он еще и стучит плохо прибитой доской, и звенит в проводах, и скрипит дверью сарая.
А на местности вообще никаких звуков нет. Если поднимется ветер, он еще шумит в кронах деревьев, а чаще нет и этих звуков.
Сначала Герасим пил чай, смотрел, как все затихает, слушал удивительную тишину вечера. Временами он наклонял бутылку с портвейном, добавляя в чай свекольно-красную, резко пахнущую жидкость. Чай начинал пахнуть так же, по его поверхности бродили пятна сивушных масел, а прохладный вечер окончательно становился не страшен для Герасима.
Потом стало совсем темно, и пространство резко сократилось. Даже в свете луны холмы еле угадывались. Раньше за дорогой различались орошаемые поля, лесополосы и склоны, а теперь придорожные тополя совершенно замыкали горизонт.
99 
