23 
Естественный катаклизм мог бы уничтожить вертолет Руди Бауэра, беспилотники и даже спутник, но никакой катаклизм не смог бы усадить чистенького и невредимого Бауэра рядом с растерзанным «Орланом». Не «что-то», а «кто-то». И не важно, десятирук он или шестиног, в каких лучах он видит, похож он на нас или нет. Это не важно. Главное – он есть, и он действует.
Не зря при виде Бауэра сам собою всплывает эпитет «опустошенный». Высосанный, выжатый. В это нелегко поверить, но верить придется – этот мир, этот город вовсе не мир и не город, а гигантский стенд, на котором кто-то могущественный изучает человечество, пользуясь информацией, извлеченной из мозга Бауэра – вполне возможно, не высосанного и не вскрытого, а попросту врезавшегося в звездолет пришельцев и погибшего. Не нужно с самого начала думать о НИХ так уж плохо.
Что ж, первая гипотеза не всегда истинна, но и не всегда ошибочна. Можно не попасть в десятку, расстреляв обойму, а можно и влепить в яблочко с первого выстрела. Смотря какой стрелок, смотря какая мишень. Смотря какое оружие – все важно.
Разумеется, есть и неувязки. Непонятно, почему убийство Кеннеди дано через восприятие какого-то скучающего газетера. Непонятно, откуда взялся город белых ночей из моей первой галлюцинации. Непонятно, какую роль играет незнакомец, творивший из воздуха стулья, откуда взялись вурдалаки и охотники на них. Что ж, существование всего этого можно объяснить и так – исследователь комбинирует, работает с материалом, синтезирует, пытаясь добиться… чего? А бог его знает, черт его разберет.
Дверь в кухню тихо отворилась. Передо мной стояла Джулиана.
– Привет, – сказал я. – Чем порадуешь?
– Я ухожу. Ты уходишь тоже, или тебе еще нужно прятаться?
– Не знаю. Не уходи, есть разговор.
Джулиана молча повернулась и пошла к выходу. Напяливая куртку, я побежал следом, догнал ее уже на лестнице, схватил за локоть:
– Подожди.
– Ну что еще?
– Мне нужно попасть в лес, к… к вашим.
– Зачем?
– Нужно, если прошу.
– Думаешь, что если ты меня не убил, то можешь распоряжаться? И напрасно ты меня не убил. Я не хочу жить.
– Глупости. Ты должна хотеть жить. Ты человек.
– Я не человек.
– Ерунда. Все вы здесь люди, только вас заставили играть в какую-то нелепую игру…
– Иди ты к черту, Алехин, – сказала Джулиана устало. – Обратись к Штенгеру, если тебе так приспичило, а меня оставь в покое. Я уже ничего не хочу, понимаешь? Я не хочу оставаться вурдалаком и не верю, что смогу превратиться в человека. Я сгорела, как многие, поздно. И что меня больше всего угнетает. – не могу убить себя сама. Сил не хватает. Может быть, повезет, выследят… Все. Не ходи за мной, не хочу.
Поздно, подумал я, ведь и правда поздно, ай-ай… Я тоже вышел на улицу. Там было тихо и пусто, стояло ведро, лужи высохли, и ведь кто-то сейчас надевал кольчужный ошейник и защелкивал патроны в обойму. Всякая война страшна, но страшнее всего – глупая война, бессмысленная. И высшая несправедливость войны в том, что на ней убивают…
Джулиана шла к своей шикарной машине, а я смотрел ей вслед и думал про то, что никогда еще не видел таких красивых.
Потом я заметил человека, зачем-то вставшего посреди улицы, я посмотрел на него мельком, вгляделся, узнал длинную серую шинель, прямую, как свеча, фигуру капитана Ламста и не видел ничего, кроме вытянутой руки и большого черного пистолета, слишком тяжелого для тонких длинных пальцев.
Выстрел грохнул, дробя стеклянную тишину, вслед за ним раздались другие, эхо испуганным зайцем металось по улице, отскакивало от стен и не могло найти выхода. На противоположной стороне улицы появился еще один человек с поднятым на уровень глаз пистолетом. Откуда-то длинно строчил автомат.
Не помню, как она падала. Скорее всего, я вообще не видел этого. Я опомнился, стоя возле нее на коленях, руки у меня были в крови, я пытался поднять ее голову, а в ушах надоедливо звучала старая детская считалочка:
– Вышел рыцарь из тумана, вынул ножик из кармана…
Ко мне подошли, и я поднял голову. Надо мной стоял капитан Ламст в своей дурацкой шинели, идеальный перпендикуляр, увенчанный фуражкой, и я поднялся, схватил его за отвороты, притянул к себе, мое лицо, наверное, было страшным, а он смотрел на меня спокойно и устало, глаза у него были красные и запухшие. Меня для него не существовало. Был только рыжий карьер и зеленые броневики, дело и сон урывками. Я не мог его ударить.
23 
