— А по-русски?
— Понимаю.
— Тогда можно и по-русски, — усмехнулся Зубровин.
Командир и я плохо владели немецким языком, что сейчас ставило нас в неловкое положение. Находясь в тылу противника, как я ругал себя за то, что когда-то в школе на уроках немецкого языка решал шахматные задачи…
— Побьете или не побьете — вам виднее, господа, — ответил крестьянин на вопрос Зубровина. — Фронта у нас было не слышно, а теперь гремит, — показал он в сторону.
Он хотел сказать еще что-то, но стоявшая рядом с ним пожилая женщина в стареньком синем платье, видимо, жена хозяина, дернула мужа за рубаху. Он замолчал, растерянно оглянулся и пригласил нас в другую комнату.
Я подошел к этажерке, стоявшей в углу. На полках было около десятка книг. Достал одну; мне попалась хрестоматия по литературе. Раскрыв ее, увидел портрет Александра Сергеевича Пушкина и под ним стихотворение «Памятник» на латышском языке. Перелистывая книгу, я встретил тут имена Гоголя, Толстого, Горького. Здесь были стихи Яна Райниса, латышского поэта-революционера, стихи Тараса Шевченко. Год издания хрестоматии был 1941. На первой странице я нашел подпись владелицы этой книги — ученицы 7 класса Ады Meльдер.
Я показал хрестоматию подошедшему ко мне Зубровину, тот усмехнулся.
— Вот как, — тихо сказал он и, кивнув головой, будто соглашаясь с чем-то, повернулся к разговаривавшим Озолсу и хозяину.
— Что вам во мне понравилось? — нахмурившись, строго спрашивал Озолс. — Скажите, что вам шепнула сейчас жена?
— Она говорит, что вы похожи на тех, что с неба падают, — ответил крестьянин и посмотрел на Зубровина, потом на меня.
— А как вы думаете? — спросил, вмешавшись в разговор, Зубровин.
— Как я думаю, — начал крестьянин. — Думаю, она права. Видно вас, какую форму вы ни надевайте. Я сам был на войне и кое в чем разбираюсь. Пришли вы и даже в дверь постучали. Гитлеровцы так не поступают, идут без разрешения.
— Пусть будет по-вашему, если вам нравится, — сказал Зубровин, видя, что продолжать выдавать себя за немцев далее бесполезно.
— Кто это — Ада? — спросил я, показывая хозяину хрестоматию.
— Ада… дочь. Она, еще когда русские были за Псковом, поехала к брату в Алуксненский уезд. Теперь там уже три месяца нет немцев.
Появилась хозяйка с угощением. Она рассказала, что позавчера вечером «лесные коты» (искатели партизан) заметили четырех парашютистов, выбросившихся из советского самолета. Вчера с утра искали парашютистов, но не нашли. «Лесные коты» боятся прихода Советской Армии. Волостное начальство уже собрало свои пожитки и ожидает сигнала эвакуироваться в Германию. Почта и телеграф почти прекратили работу. Со дня на день здесь ожидают прихода советских войск.
Мы рассказали крестьянам о последних событиях на фронте и, простившись, вышли из дома.
Молодая женщину — невестка хозяина, держа на руках сынишку, вышла нас проводить. Она сказала, что муж ее с 1941 года находится на советской стороне фронта. Она приветливо улыбнулась Зубровину, которого сначала приняла за врага.
— Надо нам, ребята, поменьше расхаживать в немецкой форме, — сказал Зубровин, когда мы отошли от хутора, — а то латыши могут прихлопнуть нас, — добавил он.
Толстый Костя Озолс довольно улыбался.
Поздним вечером по просьбе Агеева Колтунов рассказывал о демонстрации в его родном городе Мустве в день провозглашения в Эстонии Советской власти и воссоединения Эстонии с Советским Союзом.
— Да-да… — говорил Колтунов. — Народу было на улице в тот день — сила; кажется, и в городе столько нет жителей. Красные флаги, песни… Сосед мой портреты Ленина и Сталина вынес. Двадцать лет их хранил он, прятал от полиции. И я с нашими ребятами-каменщиками шагал под знаменем!
— А буржуазия? Буржуазия, как себя чувствовала? — любопытствовал Агеев.
— Буржуазия? Окна закрывала, чтобы не видеть.
А СТОЯТЬ НАДО…
После освобождения нашими войсками Риги поток вражеских войск и техники покатился на запад, к Кулдыге, затем к портам Лиепая и Вентелилс. В районе Лиепаи шли бои. Отрезанная группировка врага пыталась выйти из «котла», прорваться в Восточную Пруссию. Но это гитлеровцам не удавалось.
В эти дни движение по дорогам особенно усилилось; мы дежурили у шоссе круглые сутки. Приходилось по два раза в день передавать в штаб фронта радиограммы о движении противника.