Последние отзывы

  48  

Троица остановилась под балконом, таращась вверх с видом людей, вероятно мечтавших, чтобы все происходящее оказалось ночным кошмаром, и понимавших тем не менее, что вокруг сама доподлинная реальность.

– Ну, что глазки пялите? – спросила Марина громко, злорадно. – Попробуй угадать, придурок сраный, сколько секунд мне потребуется, чтобы свернуть ей шейку... А чтобы башка лучше соображала, посмотри еще раз на тех трех обезьян...

Гюнеш невольно завертел головой, глядя на три лежавших там и сям неподвижных тела. Вытянул вверх руки, прокричал с самой натуральной мольбой:

– Я тебя прошу, не жми так сильно!

Девчонка слабо трепыхнулась, но Марина играючи ее утихомирила. Поднесла к ее лицу черенок булавы:

– Который глазик выдавить, правый или левый? Как скажешь! Только дернитесь, ублюдки!

Они замерли внизу, боясь шелохнуться. За спиной, за резной дверью тоже кто-то уже занял позицию – Марина превосходно слышала возню, толкотню, причитания на незнакомом языке, голоса как мужские, так и женские. Что ж, чем больше переполоха, тем лучше...

Дверь приоткрылась самую чуточку, показался чей-то округлившийся от ужаса глаз. Марина крикнула:

– Гюнеш, пидер ставленый! Ну-ка, распорядись, чтобы эти, у меня за спиной, убирались живенько! Иначе я этой сучке пальцы ломать начну...

Гюнеш отчаянно заорал что-то, и дверь моментально закрыли, шевеление за ней прекратилось, хотя наверняка никто не ушел, так там и остался.

– Ну что, – сказала Марина, – зови своего славного хана, потолкуем...

– Светлого хана нет во дворце...

– Ну тогда придется с тобой договариваться, – сказала Марина. – Потому что, чует мое сердце, в этой ситуации ты главный за все ответственный... С тобой и толковать.

– Кто ты такая? – вскрикнул он, весь белый.

– А какая тебе, на хрен, разница? – философски спросила Марина. – К чему такие подробности? Лучше давай обсуждать дальнейшую судьбу этой сучки...

– Сама ты... – пискнула пленница и тут же умолкла, придушенная черенком булавы.

– Ах, во-от как? – усмехнулась Марина. – Мы, оказывается, умеем и по-человечески изъясняться? – она чуточку отвела черенок: – Эй ты, паскудка бледная, как тебя зовут?

– Айгюль... – пролепетала ханская дочка.

– Хан – твой папа?

– Да... Отпусти, и тебя не тронут...

Двумя пальцами Марина прижала ей горло, посчитав, что узнала достаточно. По-прежнему зорко держа краем глаза дверь за спиной, чтобы не достали с той стороны, просчитав кое-какие варианты на тот случай, если все же сдуру ворвутся, громко сказала:

– Гюнеш, между прочим, мне уже приходилось убивать людей, и у меня это неплохо получается. Вот эти твари, – она подбородком указала вниз, – далеко не первые... Я специально вношу полную ясность, чтобы ты не строил иллюзий. По-моему, все козыри на руках у меня. Тебе понятно слово «козыри», обезьяна?

Судя по его мятущемуся взгляду, он лихорадочно искал выход и, конечно, не находил. Любому мало-мальски сообразительному человеку ясно: ханская дочка влипла крепко...

С бледным, напряженным лицом он произнес, пытаясь оставаться спокойным и рассудительным:

– Ты даже не представляешь, с кем связываешься и что тебя ждет, если...

– Ну и что? – безмятежно пожала Марина плечами. – Дураку ясно, что фантазия у вас по-садистски буйная, к чему толковать о деталях? Любезный мой Гюнеш, свет очей моих... как там у вас еще плетут красивости? В общем, в твоих рассуждениях есть один единственный, но чертовски существенный изъян: можете меня на кусочки резать и шкуру сдирать лоскутиками – но, что бы вы ни придумали, это будет п о т о м... После того, как эта кукла сдохнет. А если она сдохнет, есть у меня стойкие подозрения, что твой славный хан рассвирепеет не на шутку. И шкуру будут драть с нас обоих, на одном пыточном станке. И, думается мне, не только с нас... – она широко, весело улыбнулась. – У меня, по крайней мере, яиц нет, а у тебя есть, и насчет них хан обязательно придумает что-нибудь изысканное... Как думаешь? Я на месте хана, узнав, что моей ненаглядной доченьке свернули шею как цыпленочку, всех до единого здесь порезала бы на кусочки...

Насколько можно было судить по его лицу, он в глубине души был с Мариной полностью согласен насчет грядущих невеселых перспектив. И безусловно не считал хана светочем доброты. Какая тут доброта, когда оставил дочушку на верных людей, а они допустили, чтобы ее прикончили...

– Что ты хочешь? – спросил он угрюмо.

  48