Особенно,... 
27 
— Что вы будете есть? — спросила Розамунда, нехотя возвращаясь к действительности. Покрутив головой, она нашла свои туфли и обулась.
— Я съем то, что пожелает моя госпожа, — ответил он, подперев руками подбородок.
Она нарочно стала перечислять те блюда, которые любила меньше всего:
— Гороховый пудинг? Угорь? Язык?
Он озорно блеснул глазами.
— Язык. Именно язык! — Розамунда покраснела до корней волос. О Господи, какая двусмысленность! — А вот от угря я воздержусь, — продолжил он. — Да, и молю вас, только не приносите мне местный деликатес, который готовят из коровьих копыт!
— А как насчет маринованных свиных ножек? — спросила она, едва сдерживая смех.
— Признаюсь, я еще никогда не видел такую ножку, которую мне хотелось бы съесть. — В глазах его вдруг вспыхнули веселые огоньки. — Впрочем, сейчас я могу укусить…
Она невольно поджала ноги.
— Не надо!
— Не надо? Как скажете, госпожа. Ваше желание для меня закон. До завтрашнего утра я ваш и не прикоснусь к вам без вашего согласия. А вы вольны делать со мной все, что пожелаете.
Он говорил совершенно серьезно, и Розамунда представила, как целует его нагое тело — дюйм за дюймом. Справившись с внезапным волнением, она шагнула вперед и наткнулась на его любопытный, поощряющий взгляд.
Полная грешных мыслей, она уже готова была переступить черту и покрыть поцелуями его нагого, безвольно лежащего под ней. Она не станет раздеваться, и это послужит ей защитой от его посягательств. Сумеет ли она сделать с ним то, что творил с ней он, — довести до высшей точки блаженства, а самой наблюдать и наслаждаться?
Бренд вдруг поднял взгляд, как будто она высказала вслух свои безумные фантазии, и ее накрыло жаркой волной желания. А в самом деле, почему бы не остаться с ним еще ненадолго? Не так уж это и опасно. Милли и Джесси работают внизу, они не станут…
Внезапно с улицы донеслось знакомое позвякивание колокольчиков.
— Не может быть! — испуганно охнула девушка, мигом сорвавшись с пламенных высей в пропасть холодной действительности.
— В чем дело? — Бренд вскочил с кровати, вмиг встревожившись и посерьезнев.
— Моя мама!
Он замер, потом непонимающе уставился на девушку:
— Ваша мама?
— Я слышу звон колокольчиков на упряжке ее пони. Черт, только этого мне не хватало!
Розамунда подбежала к окну, осторожно выглянула из-за шторы и увидела, как мать подъезжает в маленьком однолошадном экипаже к парадному крыльцу.
— Она не одна! — Розамунда обернулась. — Что же мне делать?
Он чуть не расхохотался:
— Мама и напроказившая дочка!
— Она все узнает!
Бренд схватил ее за плечи.
— Успокойтесь, таинственная незнакомка. Может быть, она вообще не узнает о том, что я здесь. А если и узнает, то я всего лишь больной, за которым вы ухаживаете. — Он быстро оглядел ее с головы до ног и даже со спины, а потом подтолкнул к двери. — Идите. Она ни о чем не догадается. — Тут он смешался:
— Она захочет сюда зайти?
Розамунда, взявшись за ручку двери, тихо охнула:
— Если она узнает про вас… — а это может случиться, если миссис Акентвейт решит, что на мать Розамунды секретность не распространяется, — если она узнает, что у меня здесь больной, то может подумать, что я не правильно за вами ухаживаю.
— Плохо же она вас знает! — сказал он с усмешкой. — Но на случай ее прихода надо как-то избавиться от запаха.
Только тут Розамунда ощутила специфический запах любви вокруг.
— О Боже!
— У вас есть джин?
— Сейчас не время пить! — Она, впрочем, тут же догадалась, что он намерен делать. — Нет, постойте!
Заскочив к себе, Розамунда взяла бутылку портвейна, которая всегда имелась в их с Дианой спальне: сначала это было запретным детским удовольствием, потом переросло в приятную традицию перед сном.
Запретное удовольствие… Знали бы они, что это такое!
Когда она вернулась обратно, в парадную дверь постучали.
Бренд по-прежнему был не одет. Но он успел распахнуть окно и поворошить ароматическую смесь в чаше на каминной полке. Достаточно ли этого? Розамунда сунула ему в руки бутылку портвейна, лихорадочно пытаясь придумать что-нибудь еще.
Он между тем вытолкнул ее за дверь. Она сбежала вниз по лестнице, но на нижней площадке остановилась и рванулась назад, чтобы запереть его спальню. Колени ее подгибались, сердце бешено колотилось. Точно так же она чувствовала себя лет в двенадцать, ожидая скорого разоблачения после какой-нибудь жуткой проказы.
27 
