93 
Но если посмотреть с другой стороны, какой толк от того, что его превратят в горстку пепла?
Нет, он должен сражаться! Если засыпать горсть песка в буксы паровоза, то через какое-то время состав может сойти с рельс. Вот он и будет крупинкой песка в механизме фашистского локомотива. Алексей наконец принял решение. В этот момент ему почудилось, что он летит в бездну. Алексей даже прикусил нижнюю губу до крови, чтобы вернуть себя к реальности. «Я ему наработаю… – справившись с волнением, подумал он с мстительной ненавистью. – В первую голову я должен узнать, чем занимаются на этой вилле, кто здесь живет. И нужно – обязательно нужно! – связаться с нашими…»
– Согласен… – не сказал, а скорее выдохнул Алексей.
Внешне он казался спокойным, но был неестественно бледный и какой-то заледеневший.
Глава 16
Савин от неожиданности растерялся.
– Простите, как это – Ахутин? – спросил он, глупо вытаращив глаза на старушку.
– Весь наш род опозорил… Агафья Ниловна тяжело поднялась со стула и прошла на кухню.
– Погодь маленько… – сказала она на ходу.
Савин потер виски, тряхнул головой – час от часу не легче: Ахутин – не Ахутин…
Агафья Николавна принесла с собой перевязанный шпагатом пакет, обернутый в порыжевшую от времени газету и перевязанный шпагатом.. В пакете были сложены облигации Государственного займа 1947 года, какие–то квитанции, старые открытки и письма, несколько выцветших фотографий.
– Вот он, антихрист окаянный, Влас Ахутин… Агафья Ниловна подала Савину небольшую любительскую фотографию.
– Старшего брата моего, Серафима, сын, – молвила она неприязненно. – Яблоко от яблони далеко не падает…
– Фотография довоенная? – спросил Савин, сравнивая фоторобот с изображением Власа Ахутина.
– Кажись, в тридцать восьмом… Да, точно, летом. В армию его не забрали.
– Серафим бумагу где-то выправил, что квелый он.
– Агафья Ниловна, а почему вы так, прямо скажем, не очень лестно, отзываетесь о своем родственнике?
– Леший ему родственник… Старушка принялась взволнованно перебирать бумаги на столе.
– Весь в Серафима, – сказала она с горечью. – Тот, почитай, всю жизнь деньгу копил правдами и неправдами, кубышки в огород по ночам таскал, закапывал, да жену свою Дарью, царство ей небесное, золотой души была, куском хлеба попрекал, пока она, голубка, на тот свет не сошла. И Власу все свое вложил. Такой же мазурик, как Серафим, вырос. Все норовил приглядеть, что где не на месте лежит… Да сколько веревочке ни виться, а узелкам счет точный всегда выйдет. Вот его в начале сорокового года и посадили; за что? – я уже и не помню. Глаза Агафьи Ниловны увлажнились и она достала носовой платок.
– С той поры и пошло у них все через пень да колоду: Серафим в сорок первом, весной, повесился, а Влас из тюрьмы бегал, да не шибко долго…
– Простите, я перебью вас, Агафья Ниловна. Я вот смотрю на фотографии Григория Фомича и Власа, и мне кажется, что они очень похожи. Не так ли?
– В детстве их даже соседи путали. С годами Влас вверх вытянулся, а Гришаня в плечах стал пошире, но ростом не вышел.
– Когда вы видели Власа последний раз?
Старушка ненадолго задумалась, а затем ответила:
– Давно. Помнится мне, в пятьдесят пятом… или в пятьдесят шестом, весной… да, в пятьдесят шестом, зашел он к нам: худой, заросший, в обносках с чужого плеча. И показалось мне, что до крайности напуганный – все в окно поглядывал; а ежели кто в дверь постучит, скукожится весь, да на кухню шасть. Сидит там, как мышь в загнетке, нос не кажет… Агафья Ниловна сокрушенно вздохнула.
– Мы, знамо дело, обрадовались, что он объявился – все-таки родная кровь, да и злобы, как у некоторых сродственников водится, промеж нас отродясь не было; каждый жил по своему уразумению, свою дорожку по жизни прокладывал, делить тоже было нечего. Пожил Влас в нашей квартире недолго, как потеплело, мы и распрощались. С тех пор о нем ни слуху, ни духу. В какую сторону подался, жив ли? – не ведаю…
– Агафья Ниловна, – Савин пристально посмотрел в глаза старушке. – Извините, пожалуйста, может я не прав, но мне кажется, что вы чего-то не договариваете…
Агафья Ниловна смутилась и ответила не сразу. А когда заговорила, в ее голосе проскользнули виноватые нотки:
– Оно, конечно… забыть могла… Времени вон сколько прошло. И память уже не та, что прежде. Старею…
93 
