О том, что случилось с обитателями замка, догадаться было невозможно. Ни одного скелета, никаких следов грабежа, переполоха, нападения. Мебель на своих местах, одежда в нишах, посуда на полках, и драгоценная в том числе – Панарин прикинул на вес один из кубков, стер платком пыль, и маслянисто блеснуло золото. Не было боя, налета, и хозяева не ушли отсюда – уходя, они непременно забрали бы все ценное. Полное впечатление, будто в один прекрасный день все обитатели замка, от владельца до кухонного мальчишки, исчезли неведомо куда, растворились в воздухе. Рассердился злой колдун, взмахнул широким рукавом – и остались только вещи…
Они вошли в спальню – кровать под балдахином, сама напоминавшая размерами маленькую комнату, витражи с голубыми кораблями, плывшими по сказочному желтому морю. Панарин стоял посреди комнаты, осматривался. Марина была смелее – выдвинула ящик пузатого шкафчика, позвала:
– Посмотри. Баловал он супругу…
Панарин осторожно потянул из кучи драгоценностей длинное тяжелое ожерелье – граненые прозрачные камни блеснули бриллиантовым сверканием. – Вообще-то следовало бы не трогать ничего руками, но это не раскопки, можно не опасаться, что перепутаются культурные слои…
– Красиво, правда? – Марина приложила ожерелье к груди. – Жаль, зеркала нет, видимо, не изобрели еще… Умели все же раньше одаривать возлюбленных, куда до их времен нашему веку с его синтетическими алмазами размером с кулак – нужно было добыть, отбить…
– А кто смеялся над поисками святого Грааля?
– И сейчас буду смеяться. Просто грустно стало на секундочку…
Панарин смотрел на картину, занимавшую полстены.
Двое всадников плечо в плечо, серьезный мужчина в отблескивающей черной броне, и женщина, чья статуя стояла во дворе, только сейчас она в сиреневом пышном платье, на шее то самое ожерелье, она красивая и совсем молодая, прядь светлых волос выбилась из-под высокой шапочки, синие глаза веселы – я молода и красива, рядом едет муж, день солнечный, и все у нас будет как нельзя лучше, потому что ничего плохого с нами случиться не может…
– Прелестно, – сказала Марина. – Художники и скульпторы, по крайней мере, у них были талантливые. Смотришь и понимаешь, откуда взялись побасенки типа «они жили долго и умерли в один день». Только ничего подобного. Они не умерли в один день. Ее давно уже не было, а он жил, как миленький.
– Потому что статуя? – догадался Панарин.
– Не только. Ни одна женщина не свалит свои украшения в таком беспорядке. Ее давно уже не было. Что ты хмуришься?
– Грустно, – сказал Панарин. – Покроют картину пластиком, и будут на нее глазеть туристы. А для них, для этих двоих, картина, наверное, многое значила.
– Я же говорю – родиться бы тебе поэтом, – Марина положила ладони ему на плечи. – Между прочим, в рыцарском инопланетном замке меня еще ни разу не целовали.
Панарин осторожно отвел ее руки.
– Неловко как-то, – сказал он тихо.
– Какой ты… – рассмеялась Марина чуточку уязвленно. – Нет их больше, понимаешь? Мертвые давно. Послушай, ты никогда не влюблялся в портреты Рокотова или героинь романов?
– Вот уж такого никогда за собой не замечал, – сказал Панарин. – А романы…
- Творим легенды невозбранно,
- и непохожи оттого
- герои вашего романа
- на героиню моего…
Знаешь, откуда это?
– Шеронин, «Письмо писателю», – сказала Марина. – Догадываюсь я, почему ты это вспомнил и почему начал со второго куплета. А первый ты, случайно, не помнишь?
- – Афиши старого спектакля
- мы в речку выбросим, смеясь.
- Вина не пролили ни капли,
- но жизнь до капли пролилась…
– Вот именно, – сказала Марина. – Афиши старого спектакля… И с первого куплета ты не начал потому, что я вскоре улетаю. Верно?
– Верно.
– Успокойся, я остаюсь на несколько дней, пока не закончу с замком.
– Несколько дней…
– Тим, ну что это такое? – Марина заглянула ему в глаза. – Разве так можно? Я бы еще поняла, будь нам по восемнадцать лет…
Она действительно изо всех сил старалась понять, почему вдруг подвели привычные правила и не получилось на этот раз легкой, ни к чему не обязывающей игры.
– Когда-то у колдунов было такое понятие, – сказал Панарин. – Судьбинная баба. Она может быть и третьей, и десятой, и двадцатой – особо подчеркивалось, что не первой, потому что она – не первое узнавание, она – судьбинная. Заставит потерять голову – чаще всего помимо своего желания – и никуда от нее не деться.