Глава 7

Назавтра, чуть свет, молец заявился на хутор. Обычно просители мялись перед воротами, пока Сурок соизволит подняться, откушать и обойти хозяйство, но священнослужитель так настырно долбил в них костлявым кулаком и грозил Цыке завязать узлом дорогу (с помощью Богини, разумеется, а не каких-то там путников), что батрак струхнул и впустил.

Жар, завидев гостя, все бросил и вылетел из сеней, как застигнутый в них поросенок.

– Чего это с ним? – изумленно спросила Фесся у сжавшейся над тарелкой Рыски, но тут молец переступил порог, и началось.

– …Богохульники, сквернавцы, – гремел он, не поздоровавшись. – Пригрели у себя крысиную порчу!

Пока Рыска жила в веске, молец относился к девочке по-доброму, с сочувствием. Даже Колая совестил, в свое время не дав взять грех на душу: мол, от кого бы дитя ни зачато, а все одно святое Хольгино творение. Тем более – девочка, а к ним Богиня благоволит.

Видунов же молец терпеть не мог. Не так, конечно, как путников, но хорошенько окурить их жженой осокой и заставить недельку отстоять на коленях в молельне не помешало бы. А то повадились – Богине через плечо заглядывать! Эдак скоро под одеяло залезут…

Молец некстати вспомнил пышные Хольгины формы и поспешно провел ладонью по лицу, смахивая грех.

– Вы глаз-то бесстыжих не отводите – на всем хуторе сия вина лежит! В молельне неделями не показываетесь, вместо Богини к девчонке сопливой за советами бегаете, вот она и распустилась, напрочь стыд потеряла! Сам тсарь ей не указ – все разорила, надругалась…

В чем, собственно, дело, хуторчане поняли только через четверть лучины, когда на шум в кухне собрались уже все домочадцы, включая Сурка с женами. А то можно было подумать, что Рыска вчистую развалила тсарский дворец, подбив на сие злодейство и без того Сашием за руку пожатого^[12] мальчишку.

Если б жаловаться на детей пришел голова, все обернулось бы иначе. Но молец больше напирал на глумление над верой, чем над стогом, и это вывело Сурка из себя.

– Ты, сморчок в рясе, – рявкнул он, – кончай мне тут горчицу на темя сыпать! Неизвестно еще, кто Богине больше люб: видуны, коих она даром наделила, либо ты со своим чадом молельным. Лучше б дождь у нее вовремя выпросил!

– Богиня сама решает, кому дожди ниспосылать! – уже не столь уверенно (Сурок был вдвое шире его в плечах) вякнул молец. – Значит, не заслужили вы ее милостей, грешники!

– А-а-ах я грешник?! – быком выдохнул хуторчанин, у мольца аж остатки волос на темени зашевелились. – А кто тебе весной два сребра на новое крыльцо давал?! Кто статуй Хольгин в городе заказывал, когда прошлый, на тебя день и ночь глядючи, пополам треснул?

– Деньгами не купить Дома посмертного! – совсем уж тоненько заблажил молец, пятясь к двери.

– Тогда больше не буду и тратиться! – наступая, рыкнул хуторчанин, и мольца вынесло из дому резвее, чем Жара.

Батраки, не скрывая ухмылок, глядели, как хольгопоклонник, озираясь, словно побитая собака, просеменил по двору и нырнул в ворота, заключительно плюнув на порог.

Сурок, отдуваясь, повернулся к столпившимся домочадцам.

– Мальчишку – выпороть, – велел он, безошибочно угадав зачинщика. – Девчонку в угол на горох, а потом за крупу засадить, что в мешке зачервивела. И покуда не переберет, никакой еды! Да пусть сходит завтра в молельню к этому блаженному, пяток медек отнесет и покается. А то ж не отстанет, роготун бородатый, начнет в проповедях хулу на хутор вворачивать!

  34