Особенно,... 
139 
А товарищ Лаврентьева взирала на мужчину за столом с благосклонной улыбкой хозяйки положения. Таковой она себя чувствовала и – чего уж там кривить душой – таковой являлась. «Да и черт с ней, – решил Спартак, – пускай тешится. А я хоть наемся в кои-то веки».
– Люблю смотреть, как мужчина ест, – призналась Лаврентьева. – Все вы, бедолаги, едите одинаково. Как будто в последний раз... – Она вдруг тяжело вздохнула: – Сколько путевых мужиков гниет без дела! Жалко вас...
Спартак поднял голову и посмотрел на начальницу. Похоже, сказано было вполне искренне, да и взгляд не подавал повода усомниться в искренности ее слов. «По-бабьи жалеет нашего брата-зека? А почему нет? Это только в фильмах если уж злодей, то и мордой отвратен, и пакостит всем подряд, и ненавидит всё и всех. В жизни все так густо перемешано, что трудно отличить...»
– Еще по одной? За продолжение знакомства? – предложила Лаврентьева.
Спартак не нашел причины отказываться. Вторая стопка разбавленного (и не слишком сильно, надо сказать) спирта вошла еще лучше первой. Тепло побежало по телу, даже появилось желание стянуть ставший лишним свитер. Пожалуй, действует получше многих лекарств.
– Давай-ка выпьем на брудершафт, летчик, – сказала Лаврентьева, поднимаясь со стула. – Летчик-налетчик... Значит, тебя Спартак зовут, как народного героя. А меня Ольга.
Она сама подошла к нему с наполненной стопкой. Спартаку пришлось подняться. Не стоило великого труда догадаться, что из этого брудершафта предстояло плавно уйти в пике и совершить вынужденную посадку на запaсный аэродром «Кушетка». «Сам совращал, а совращаемым быть не приходилось», – подумал Спартак, залпом выпив спирт. А потом пришлось отвечать на поцелуи. Докторша жадно впилась в него губами.
В общем, соскакивать с поезда надо было сейчас. Хрипло пробормотать, оттягивая ворот свитера: «Подожди, что-то мне плохо, голова кружится. Небось от спирта, с отвычки», тяжело опуститься на стул и все такое... Словом, делать, как собирался.
Только вот вдруг захотелось совсем другого. Хотя слово «захотелось», пожалуй, не годилось. Слишком уж мягкое и нейтральное.
В потных объятиях немолодой женщины, в податливой мягкости ее чрезмерного тела, в ароматах «Красного ландыша» Спартака с головой захлестнуло звериное желание – обладать. Так, наверное, первобытный самец набрасывался на самку. Так, наверное, солдат, после кровопролитного боя по своим и чужим трупам ворвавшийся в город, набрасывается на первую попавшуюся бабу и валит ее на землю. Животный позыв, приступ оголодавшей плоти. Противиться было невозможно, а главное – совершенно незачем.
Мозг перестал распоряжаться телом, им вовсю распоряжались инстинкты.
Ну и опять же нет никакой нужды поступать иначе, как по-звериному – брать то, что можно взять.
Одежда комками полетела на пол. С треском оторвалась пуговица.
До кушетки дело так и не дошло. Все произошло там, где застало: прямо у стола, на дощатом полу, на ворохе скомканной одежды. Произошло быстро и бурно. Спартак брал с неистовством, нещадно тискал и мял, двигался в бешеном ритме. Им владело одно стремление – как можно скорее выбросить из себя семя, освободиться от него. Судя по стонам и крикам яростно и страстно отдававшейся ему женщины, именно так ей сейчас и было нужно – чтобы ее завалили и брали, как самку...
У Спартака вырвался протяжный стон, когда он в последнем мощном толчке освободил себя от семени. Он отвалился от женщины, лег без сил на полу. Он услышал рядом с собой невнятное бормотание, ему удалось разобрать что-то вроде «мальчик мой», потом раздались всхлипы.
Спартак почувствовал сильное облегчение. Это было не просто вполне понятное физическое облегчение, но и освобождение от чего-то гораздо большего, давившего все это время на психику...
Женская голова легла ему на плечо, а рука стала гладить живот. Черт возьми... в этот момент Спартак почувствовал самое настоящее отвращение к той, что была рядом. Чтобы отвечать на эти ласки, надо было пересиливать себя, а этого не хотелось. Он и не отвечал, лежал, не двигаясь, прикрыв глаза.
Отвращение отступило, и захлестнула смесь противоречивых ощущений: и удовлетворение плоти, и стыд, и брезгливость, и... даже что-то вроде нежности к этой прильнувшей к его плечу пьяной бабе. Именно так – подобие нежности. Ведь она явно что-то в нем пробудила.
Да, кажется, проклятый доктор прав – Спартак чувствовал... отогрев. По-другому это и не назовешь. Будто до сего момента он был заморожен, а теперь тело вновь, клетка за клеткой, наполняется живительное теплом, приходит с и л а, которая позволит дальше бороться.
139 
