Особенно,... 
100 
Еще там, в ставшем уже призрачным, как предутренний сон, городе Конан Дойля и Уэллса, Спартак подробно, обстоятельно и, главное, честно рассказал всю свою одиссею, начиная с неожиданного участия в бомбежке Берлина в сорок первом и заканчивая совсем недавней сценой пленения, рассказал почти все, лишь огибая острые углы и обходя стороной некоторые подробности, которые могли бы навредить Беате. И плешивый, обильно потеющий агентишка в штатском (имени которого Спартак, разумеется, не запомнил; да и наверняка имя было липовым – как и его звание: якобы в майорском чине он служит на благо Родине), так вот, агентишка этот уже лапки потирал в предвкушении новеньких погон – дескать, ни хрена себе, какой матерый шпион на крючок попался, врет и не краснеет! Берлин он, вишь ты, бомбил! Ракету из-под носа у фрицев уволок! И для острастки от души засадил Спартаку в ухо – дескать, это, товарищ шпион, только начало.
Но потом плешивый, оказавшийся парнем не только честолюбивым, но и осторожным, призадумался. А и в самом-то деле: при всей невероятности истории пленного вдруг да что-нибудь в ней окажется правдой? Например, в части личного знакомства с товарищем Берией... А это, братцы мои, уже не шутки. С этим пусть другие разбираются. И «майор», судя по всему, навел некоторые справки касательно подробностей биографии задержанного. И, судя по всему, результат его отнюдь не обрадовал. Видать, узнал, что Спартак Котляревский как минимум на самом деле в сорок первом сбрасывал бомбы на Берлин...
После чего за него, Спартака, взялись ребята посерьезнее. Они не били, не угрожали и не запугивали египетскими казнями. Они добросовестно и скрупулезно записывали, по многу раз переспрашивая, рассказ пленного во всех мельчайших подробностях, то и дело возвращаясь к уже до белизны обсосанным подробностям, убеждая вспомнить какие-нибудь детали умыкнутого ракетного двигателя и в своих вопросах подчас доходя до полного маразма: а кто стоял слева, а какого цвета был кузов грузовика и видны ли были в то время звезды на небе, эт сетера, эт сетера... И, главное дело, складывалось полное впечатление, будто следователей совершенно не интересуют вопиющие факты дезертирства Спартака, сотрудничество с Армией Крайовой и ни в одной букве не выдуманная работа на английскую разведку. Следователей более всего интересовал именно двигатель, и ничего кроме двигателя...
А потом Спартаку сделали укол, и очнулся он уже в самолете, бодро вспарывающем небо в неизвестном направлении, причем очнулся в больничной пижаме, на каталке, в окружении неулыбчивых, неразговорчивых и потрясающе некрасивых медсестер. Потом была пересадка на поезд, в отдельное, между прочим, купе, и долгий-долгий путь в столицу – с многочисленными, как уже указывалось, пересадками...
А в Главном управлении НКВД на Лубянской площади все началось по новой: беседы, протоколы, вопросы, ответы, уточнение подробностей, разрешение неясностей... Спартак очень быстро потерял счет времени, тем паче что в промежутках между допросами обитал он в одиночной камере, без прогулок, свиданий и всяких прочих контактов, кроме разговоров со следователями. Да и те, признаться, разговорами назвать было трудно. Он пытался выяснить судьбу Беаты – но в ответ получал новые вопросы: а сколько весил похищенный вами ракетный двигатель, а какого цвета было топливо? Он интересовался: дак что ж это за ракета такая, раз вокруг нее столько возни? А ему: почему бомбардировку Берлина вы проводили именно с этой высоты?.. Впрочем, допрос – он и есть допрос... Но ведь никаких эдаких методов извлечения информации, навроде иголок под ногти или электрических проводов к гениталиям, к нему не применяли! Не то что не били, даже наручники ни разу не надели! Курить давали, кормили более-менее сносно... И на том спасибо, конечно, но все же – странно это, согласитесь, товарищи...
Спартак впал в своего рода ступор, напрочь вывалился из реальности, как в ночную тьму из кабины подбитого истребителя, и наблюдал за происходящим словно откуда-то со стороны. Разное время суток слилось в сплошную серую пелену. Изо дня в день повторялось одно и то же: когда, кто, а что случилось там-то, а почему вы ответили так-то, а что вы подумали после того-то... И так без перерыва. Спартак в молчанку не играл, но отвечал тупо, механически, что-то подписывал, в ответ на вежливые просьбы рисовал по памяти треклятый двигатель сбоку, с торца, сверху и чуть ли не в разрезе. Двигатель, который он видел лишь мельком...
100 
