Особенно,... 
88 
– …Из-за этого негодяя Войнаровского, – возмущался Орлик, – казачество и старшина, которым пришлось уйти на чужбину, остались без средств! Он, видите ли, изъявил желание, как родственник Мазепы, получить все его имущество. Даже те шестьдесят тысяч талеров, которые Мазепа одолжил Карлу XII в Будищах из военной казны, что удостоверено было векселем. Для правового выяснения сложившейся ситуации шведский король назначил комиссию, в состав которой вошли польский генерал Понятовский, канцлер фон Мюллерн, камергер Клингерштерн и советник канцелярии фон Кохен. Но комиссия полагалась прежде всего на свидетельство Быстрицкого, бывшего управляющего имений Мазепы, а также на близких ему лиц и решила дело в пользу Войнаровского. А Карл подтвердил ее решение. Кому поверили – Быстрицкому! Этот мошенник еще при жизни Мазепы был замешан в разных аферах. И сидеть бы ему на колу, да он вовремя сбежал. А потом прибился под крыло Войнаровского. Сукин сын!
Андрей и Яков вежливо внимали речам беглого гетмана, который сильно оживился, когда они передали ему деньги. По такому случаю Орлик закатил целый пир, на котором присутствовал, кроме сыновей Полуботка, секретарь гетмана капитан де Клюар; им прислуживал старый слуга Орлика, которого звали Кароль.
– Не имея постоянного места, где бы я мог приклонить голову, – тем временем продолжал Орлик, – мне пришлось стать позорищем перед миром и людьми, переезжая с места на место под чужим именем, при этом выдавая себя за чужеземца. Русский посол в Вене, ссылаясь на приязненные отношения Австрии и России, добился от цесаря приказа об отказе мне в праве приюта. Власти потребовали, чтобы я выехал с семьей из цесарских владений. Не помогли ходатайства ни чешского канцлера, ни папского нунция, ни английского посла в Вене, ни польского короля, ни шведского правительства…
Сыновья Полуботка уже откровенно томились, слушая нескончаемые речи Орлика. Беглый гетман наконец нашел достойную аудиторию и заливался перед казаками соловьем. Наверное, в Салониках, где турки разрешили жить беглому гетману, упражняться в красноречии, которым славился хорошо образованный Филипп Орлик, ему было не перед кем.
– Иногда не было за что купить даже хлеба и дров… – Орлик допил свой бокал, который тут же наполнил бесшумный, словно болотный лунь, Кароль.
Старик и похож был на эту птицу: в темно-коричневом, изрядно потертом сюртуке, рыжий, плешивый и с огромными глазищами, замечавшими малейший непорядок на пиршественном столе.
– Да что дрова! Стыдно признаться, но однажды, чтобы не умереть с голоду, я заложил клейноды – две булавы и пернач. Назначенная мне шведским королем ежегодная пенсия в семнадцать тысяч серебряных талеров была заменена бумажными ассигнациями, стоившими дешевле, чем бумага, на которой их напечатали. Этих денег совершенно не хватало, чтобы содержать семью и службы. Пришлось мне перевезти жену и детей в Краков, где я устроил их в францисканском и бернардинском монастырях…
Пока господа вкушали непритязательные, но сытные блюда шеф-повара «Золотой шпоры», старый казак Грицко Потупа набивал брюхо отварной говядиной, запивая ее крепким вином из фляжки. Он сидел в своего рода предбаннике, от которого брал начало узкий коридор, ведущий в комнату Орлика.
От сомнительной чести присутствовать на ужине, устроенном Орликом по случаю встречи с сыновьями Полуботка, он отказался наотрез. «Это он привел на Украину хана Ислам-Гирея! – гневно ответил старый казак Якову, который вышел из комнаты Орлика, чтобы позвать Потупу к столу. – Вы ему напомните, как татары обдирали и опустошали церкви, оборачивали их в конюшни или вообще сжигали, как топтали ногами святые дары, глумились над иконами, как насиловали наших девчат, а детей малых рубили на куски. Ясыря в Крым увели – не считано. Многие так и остались в полоне. Казаков погубил… из шестнадцати тысяч, что пришли вместе с ним на Украину, осталось всего три. В общем, мне лучше держаться от гетмана подальше. Иначе ей-ей не выдержу и покрошу его в капусту. Скажите, что оставили меня на часах».
«А неплохое винцо», – с удовлетворением думал старый казак, время от времени прикладываясь к фляжке. Как его понял гарсон, Потупа и сам не знал – они объяснялись жестами, как глухонемые; но француз принес ему именно то, что хотел запорожец.
Неожиданно он насторожился. В темном переходе, который вел к «предбаннику», послышался подозрительный шорох. Несмотря на то что последний месяц ему пришлось жить среди огромного количества громких звуков, сильно давивших на уши, слух старого воина не потерял свою остроту. Этот шорох явно отличался от мышиной возни в стенах и под полом гостиницы.
88 
