Особенно,... 
8 
– Где твой брат? – обратилась она к Хресту.
– Спроси у ветра, – беззаботно ответил тот, любуясь волнистой голубизной клинка и пробуя пальцем остроту лезвия. – Наверное, опять собрал толпу полунищего демоса и затеял какую-нибудь игру. Фи, – наморщил нос царевич, – от него так скверно пахнет, когда он возвращается после своих забав.
– Я ведь ему запретила! – разгневалась царица-мать. – Мерзкий мальчишка! Где Гордий? – спросила у няньки.
Та молча пожала плечами – держала во рту булавки, которыми крепила пышные и необычайно красивые русые волосы Лаодики-младшей.
Царица вспыхнула, накричала на служанок, подвернувшихся под руку, и неизвестно, что еще могла бы натворить во гневе, переполняющим ее, но в этот миг на пороге детской появился Митридат. Спокойным взглядом окинув собравшихся, он сдержанно поклонился матери и молча направился в угол, где на скамье лежала его одежда.
– Где ты был? – заступила ему дорогу царица.
– Купался, – коротко ответил Митридат.
– Я тебе запрещаю – слышишь, запрещаю! – без моего ведома покидать дворец. Сыну царя Понта не пристало слоняться по улицам Синопы со всяким сбродом.
– Мои друзья не сброд, – возразил Митридат довольно миролюбиво. – Сегодня я был с Гаем, сыном наварха Гермайи, и племянником мудрого Дорилая Тактика.
Но, вместе того, чтобы успокоиться и удовлетвориться учтивым объяснением обычно строптивого сына, Лаодика еще больше вскипятилась: стратег Дорилай не принадлежал к кругу ее друзей и почитателей. Скорее наоборот – наушники из числа придворной знати не раз докладывали царице, что Дорилай Тактик весьма неодобрительно отзывался о ее тесных связях с Римом.
– Ты… ты смеешь со мной пререкаться?! Все твои друзья – сброд, сброд, сброд! И поди вон отсюда, вымойся, как следует – от тебя разит конюшней.
Возможно, Митридат и сдержался бы от резкого ответа, но тут ему на глаза попался Хрест – он подошел поближе и с вызывающим видом поигрывал дедовским акинаком. Митридат понял, что эта реликвия, которая должна была принадлежать ему по праву старшинства как прямому наследнику престола, перешла в руки брата, нелюбимого им за двуличный нрав.
Вспыхнув, Митридат надменно выпятил подбородок и, медленно роняя слова в густую, настороженную тишину детской, сказал:
– Я предпочитаю запахи конюшни тем персидским благовониям, коими некто пользуется, дабы прослыть неотразимым покорителем женских сердец.
Царица окаменела. Они стоят друг против друга такие непохожие внешне (Митридат был вылитый отец) и такие схожие характерами: сын – сверкая янтарными всполохами дерзких глаз, а мать – потерявшая дар речи от ярости.
Лаодика поняла более чем прозрачный намек сына, как и ойконом, едва не упавший без чувств в ожидании грозы – к благовониям питал слабость Клеон. О его отношениях с царицей знали почти все придворные, за исключением царя. Впрочем, в мысли повелителя Понта проникнуть не дано было никому, а его поступки всегда отличались непредсказуемостью.
Но гроза так и не разразилась: ни на кого не глядя, с высоко поднятой головой, царица вышла из детской.
Митридат, недобро взглянув на Хреста, после ухода матери сразу растерявшего весь свой гонор и поспешившего спрятаться за спину толстяка-ойконома, стал неторопливо одеваться. Ему помогал Гордий, верный слуга и оруженосец – служанкам царевич запрещал прикасаться к своей одежде. Он считал, что негоже воину уподобляться женоподобным и изнеженным прожигателям жизни. А таких водилось немало среди отпрысков понтийской знати. Они пытались подражать роскошествующим римским патрициям, при этом забывая, что и ратный труд для римлян был обыденным и обязательным.
ГЛАВА 3
Легат Рима Марк Эмилий Скавр вступил под своды андрона с непроницаемым лицом. Сопровождавшие его центурион[50] и десяток отборных воинов, рослых, закаленных в боях ветеранов, остались за дверью. Скавр на мгновение приостановился на пороге парадного зала, словно для того, чтобы усладить свой слух негромкими, четкими командами центуриона и звоном оружия легионеров; затем решительной, твердой поступью направился к трону, где восседал владыка Понта.
В зале, несмотря на вечернюю прохладу, все еще было душно – чересчур много придворных и понтийской знати толпилось здесь в ожидании посла грозного Рима, чье прибытие в Синопу представляло собой явление значительное и тревожное.
8 
