Особенно,... 
131 
Однако, перенесемся в конюшни гипподрома, где шла подготовка к выездке дикарей, совсем недавно пригнанных меотами в подарок царю Перисаду. Запертые в тесные стойла, эти дети вольных степей не подпускали к себе даже конюхов, поднаторевших в своем ремесле. Мохноногие, широкогрудые, с длинными гривами, они кусались, как хищные звери, и с ржанием, больше похожим на рев медведя-шатуна, бросались на жерди загонов, разбивая их острыми копытами в щепу.
Гиппотоксоты (среди них был и Савмак) с некоторым смущением обменивались мнениями – таких звероподобных жеребцов и объезжать им не приходилось. Похоже, лошади росли в вольных табунах и еще не видели человека.
Савмак присмотрел себе саврасого жеребца, неистовавшего больше остальных. Судя по повадкам, это был вожак табуна. И по росту и по статям он превосходил остальных диких лошадей. Юноше было известно условие предстоящего укрощения – тот, кто останется в седле, получает коня в подарок. А на этом жеребце можно уйти от любой погони…
Неожиданно раздался чей-то раздраженный голос, и на пороге конюшни появился распорядитель скачек, высокий седобородый фракиец.
– …Клянусь Сабазием, этот купец удивительный нахал! – распорядитель был взбешен. – Он осмелился обвинить нас в том, что ему подсунули неопытного наездника. Гром и молния! Будто ему не известно, что наездников выбирают по жребию.
– Да, это так, – соглашался с ним его помощник, судя по говору, тавр. – Но не всегда и не всех… – осторожно добавил он, избегая встречаться взглядом со своим начальником.
– И ты туда же! – возмутился распорядитель. – Уж не собирается ли этот купчишка поставить себя на одну скамью с высокорожденными? – спросил он язвительно.
– Ты, как всегда, прав… – смиренно пробормотал тавр и со злобой посмотрел на спину фракийца.
– То-то… – надменно вскинув голову, распорядитель подошел к гиппотоксотам. – Мне нужен кто-нибудь из вас, чтобы заменить получившего травму наездника. Да побыстрее думайте, провалится вам в Тартар! У нас мало времени.
Гиппотоксоты переглянулись и потупились: выдержать скачки и объездку было чрезвычайно трудно. Тем более, что наезднику – конечно, если он не победитель – полагалось лишь скромное угощение и несколько оболов, а укротителя в случае удачи ждал поистине царский приз – великолепный конь.
– Собачьи дети… – плюнул разъяренный распорядитель. – Я предполагал нечто подобное. Ладно, тогда я сам назначу. Ты! – ткнул он пальцем в грудь Савмаку, стоявшему ближе всех. – И не вздумай упрямиться, – добавил с угрозой.
– Слушаюсь и повинуюсь, – спокойно ответил Савмак и под сочувственными взглядами товарищей направился к выходу.
Его охватило странное возбуждение. Что-то неподвластное ни уму, ни рассудку вдруг овладело всем естеством юноши, и он почувствовал, как забурлила кровь в жилах, а мышцы налились богатырской силой. Высоко подняв голову, с горящим глазами, он шел за распорядителем с поистине царским величием. Зов предков, гордых воителей-пилофириков, гремел как большой тимпан в сознании Савмака; предчувствие чего-то необычного, возможно, опасного, разбудило в юноше вековые инстинкты свободнорожденного дикаря-кочевника, охотника за скальпами, вышедшего на военную тропу…
Конь оказался полукровкой. Невысокий в холке, тяжеловатый с виду, он, тем не менее, обладал удивительно упругими трепетными мускулами. Савмак хорошо знал достоинства и недостатки таких скакунов – они медленно набирали ход, что в условиях ограниченного пространства гипподрома было весьма скверным обстоятельством, не позволяющим рассчитывать на успех; зато в длинном беге им не было равных, но большая скученность вырвавшихся на первые позиции чистопородных коней мешала обойти их и победить.
Потрепав буланого полукровку за коротко подстриженную гриву, Савмак достал лепешку с солью и протянул скакуну. С благодарностью скосив на юношу опаловый глаз, жеребец ласково прикоснулся к ладони бархатистыми губами и неторопливо, с достоинством, сжевал лакомое угощение. Теперь Савмак был уверен, что между ними установилась та невидимая связь, без которой любой уважающий свое ремесло наездник не в состоянии слиться с конем в единое целое, чтобы достичь даже невозможного.
А на трибунах все шло своим чередом: потные, разгоряченные разносчики вина не успевали выполнять заказы жаждущих зрителей, самые рисковые из пантикапейцев, верящие в провидение и свою удачу, делали ставки на приглянувшихся скакунов, нередко выражающиеся в приличных суммах, степенные матроны жаловались на жару и судачили, перемывая косточки царю и дворцовой знати, а сам Перисад с вожделением высматривал себе очередную пассию. Зная его слабость к женскому полу, пантикапейские гетеры старались занять места поближе к царскому балдахину и козыряли каждая на свой манер: кто звонкоголосым чарующим смехом, кто грациозными движениями поправляя замысловатые прически, а некоторые, постарше и поопытнее товарок, бросали на повелителя Боспора томные, многообещающие взгляды, заставлявшие царя вздрагивать, как застояв-шегося жеребца-производителя.
131 
