Глава вторая

Король террора

Задумчиво созерцая фасад отеля «Кайзерхоф» – опять-таки довольно фешенебельный, Амазонка всегда тяготела к комфорту, – он так и не принял какого-либо решения.

И не успел это сделать по причинам, вовсе не зависевшим от него…

Неожиданно возникший рядом с ним плечистый мужчина, наклонившись к его уху, промолвил задушевно, доверительно:

– Господин Сабинин, у меня в кармане – заряженный пистолет. И у моего товарища тоже, вон он стоит…

Бестужев успел бросить лишь беглый взгляд на упомянутого товарища, с безразличным видом стоявшего в двух шагах от них, – третий, подойдя сзади, прижался к Бестужеву боком словно добрый приятель, приобнял его за плечи и тихонечко посоветовал:

– Посмотрите вниз…

Бестужев опустил глаза. Незнакомец, отгораживая его широкой спиной от прохожих, приставил к боку лезвие длинного, холодно поблескивающего стилета. Приказал:

– Стойте спокойно и не вздумайте орать. Достаточно одного легкого движения… Все будут думать, что вам стало плохо на улице. Пока кто-нибудь поймет, мы будем уже далеко…

– Чем обязан, господа? – спросил он, стараясь оставаться спокойным и лихорадочно взвешивая свои шансы. Увы, таковых не усматривалось вовсе…

– Вам все объяснят.

– И все же?

– Сейчас у тротуара остановится экипаж. Садитесь в него первым, не вздумайте кричать или хвататься за оружие… Вам все понятно?

– Да.

– Прекрасно. Повернитесь, откройте дверцу и сядьте на заднее сиденье…

Бестужев распахнул дверцу солидного немецкого фиакра, где извозчик сидит на верхотуре. Увидев направленное на него дуло револьвера, залез внутрь, стараясь не делать резких движений, опустился на заднее сиденье.

– Боже мой, какая встреча, милая Надюша, – сказал он растроганно. – Мое сердце тает, когда я вспоминаю, как ты учила меня французской любви…

– Постарайтесь без пошлостей, – сказал человек с револьвером бесстрастно и властно на чистом русском языке. – Где у вас оружие?

В карету уже лезли трое пленивших его субъектов, отчего там сделалось тесно. Два ствола с двух сторон уперлись Бестужеву под ребра, и он, зажатый меж двумя боевиками, сказал почти спокойно:

– Браунинг в левом внутреннем кармане.

– И второй в рукаве, на резинке, – подсказала Надя.

– Милая, зачем же выдавать столь интимные подробности… – грустно сказал Бестужев.

Тот что сидел справа отвесил ему полновесную затрещину:

– Молчи, тварь!

– Степан! – с металлом в голосе сказал человек с револьвером. – Прекратить немедленно! Извините, господин Сабинин, больше такого не повторится. Юноша молод и горяч. Если хотите, он попросит у вас прощения…

– Спасибо на добром слове, как-нибудь обойдусь, – криво улыбнулся Бестужев. – Зачем же драться-то?

– Я же сказал, что больше такого не повторится, – ответил человек с револьвером, который, судя по всему, был у них за главного. – Мы судьи, а не палачи, господин Сабинин… Давайте познакомимся наконец. Меня зовут Борис Викентьевич, моя фамилия…

– Не стоит, я догадался, – сказал Бестужев. – Известная фамилия, что тут говорить…

– Да, некоторой известностью могу похвастать… – с ноткой скрытого самодовольства произнес Суменков.

Тем временем у Бестужева вынули пистолет из внутреннего кармана, беззастенчиво закатав рукав и оборвав скрытую петельку, избавили от второго браунинга. Тщательно охлопали, но, конечно же, ничего больше не нашли.

Он во все глаза смотрел на своего vis-a-vis,^[47] ничего не имевшего против того, чтобы его именовали королем террора. Борис Викентьевич Суменков, второй человек в боевой организации эсеров, под чьим непосредственным руководством убили министра внутренних дел Плеве и великого князя Сергея Александровича. Террорист и литератор, диктатор и позер, один из множества новоявленных Бонапартиев. Молодой человек, на вид ровесник Бестужева, с ранними залысинами, холодным магнетическим взглядом и плавными, скупыми движениями. Бежал из Севастопольской крепости от смертного приговора, сделал быструю карьеру в организации… Что еще о нем известно? Родился в Харькове, вырос в Варшаве, где его отец был судьей, – отсюда блестящее знание польского и дружба с небезызвестными братьями Пилсудскими. Старший брат покончил жизнь самоубийством в сибирской ссылке, отец, уволенный в отставку за либеральные взгляды, на почве постоянного преследования правительством его сыновей заболел психическим расстройством… Что еще было в его деле? Петербургский университет, исключен за участие в студенческих беспорядках, пять лет назад был выслан в Вологду, откуда бежал за границу и, порвав с социал-демократами, вступил в партию эсеров… Правда, все это сейчас ни к чему. Совершенно ни к чему. Нужно думать, как вырваться живым, если есть хоть какой-то шанс…

  101