23 
— Ну, прекратите издеваться! — захрюкал Чиябури. — У меня же душа шакалья! Куда это годится — шакал в свинячьей шкуре?! В конце концов я сам себя искусаю до смерти.
— Смотри-ка, о душе заговорил! — усмехнулся дайди. — Катись ты со своей шакальей душонкой! — хлопнул он ладонями. — Чтобы духу твоего тут не было!
И действительно, свинья покатилась-покатилась по тропинкам, по дорожкам, меж деревьями, прочь из сада, хрюкая и тявкая через раз, оборачиваясь постепенно шакалом. Только пятачок остался поросячий.
— Что же получается? — спросил Шухлик. — У Чиябури совсем нет света в душе?
Диван-биби, задумавшись, сорвал с головы цветочек, понюхал и обратно посадил.
— Есть, конечно, свет, да очень слабый, рассеянный. Хоть мы на шакала зла не держим и прощаем его неблагодарность, но пусть себе живёт, как знает, в своей пустыне. А в саду Багишамал ему делать пока нечего.
Дайди поднялся, и видно было, что он опечален. Даже цветочки на голове чуть привяли. Плотно запахнув полы халата, он пошёл к своей кибитке под платаном, напоминая издали засушенный красный перчик.
Шухлик подметал шакалий дух и думал, поглядывая вслед дайди: "Тот, кто долгие годы бродит по миру, у кого сад внутри и вокруг, должен многое знать и быть очень мудрым. А знания и мудрость живут, видимо, рядом с печалью, которая жжёт, как печка. Печаль мудреца — это, наверное, забота, волнение и хлопоты о тех, у кого в душе мало света".
День уже угасал. Света было не больше, чем в душе шакала Чиябури. Но уже появились звёзды и полная улыбка луны.
Шухлик навестил свои деревья. Погладил каждое и вдруг сообразил, что деревьев прибавилось. На два больше — не пять, а семь! Они чувствовали себя хорошо, хотя плодов покуда не давали. Ослик пошептал что-то ласковое, ободряющее и отправился спать.
Оставалось ещё три дня войны.
Танбал с утра поджидал на прежнем месте. Сидел на обломках Кайсара, почитывая газету. В очках и та-'почках, в соломенной шляпе с петушиным пером он выглядел на редкость добродушным. Такой милый толстячок!
— Обещают на сегодня грозу с градом и молниями, — засопел он, увидев Шухлика. — Кстати, угадай, пожалуйста, слово из четырёх букв! Животное, обитает в пустынях, под угрозой исчезновения, занесено в Красную книгу. Есть «Л» и "Е"!
— Это мой предок, — ответил Шухлик. — Дикий африканский осёл!
— Как бы не так! — подскочил Танбал. — Слишком много букв — «дикийафриканскийосёл»! Это, прошу прощения, — «лень»! Из семейства оленей, вероятно. Такое милое животное лень, а под угрозой исчезновения! Очень обидно! Уже занесено, представь, в Красную книгу! Подумай, не ты ли виноват?
Танбал скомкал газету и запустил в Шухлика. Она просвистела, как пушечное ядро.
За газетой полетела шляпа. Яростно вращаясь и кукарекая пером, она неслась над пустыней, будто газонокосилка, — срезала по пути холмики и бугорки, кусты саксаула и верблюжью колючку. Ослик едва успел подпрыгнуть, спасая ноги.
А Танбал уже метнул сразу обе тапки и следом очки. Тапки порхали неровно, точно летучие мыши. Вверх-вниз, влево-вправо, — не уследишь! Только слышно, как скрипят — то ли гвоздями, то ли зубами. Им так хотелось вцепиться в ослика — кто вперёд! — что они столкнулись, не долетев. Кувырнулись в воздухе, шлёпнулись оземь и, униженные, расползлись, пятясь, как раки.
Зато очки ослик прозевал. Незаметно подкрались. Прыгнули и оседлали нос, ухватившись дужками за уши. И стряхнуть невозможно! Какие-то особенно хитрые очки. Сквозь их стёкла Шухлик видел вроде бы лучше, чётче, но совсем не то, что происходило на самом деле.
Танбал показался отцом родным — заботливым и участливым. Хотелось обнять его и никогда не расставаться.
— Драгоценный мой, рыженький, золотой! — ворковал Танбал без умолку, заговаривая уши. — Я тебя ни в жизнь не брошу, не оставлю, не покину. Ненаглядный мой, мы всегда будем вместе. Иди ко мне, голубок! Отдохни на моей груди!
Пожалуй, перестарался братец-лень. Слишком приторной и длинной была его речь. Шухлик понял, что делать. Закрыл глаза, чтобы очки не обманывали, и пошёл вслепую на голос Танбала. И вот, когда услышал совсем рядом его тяжёлое, сиплое дыхание, ударил наугад копытом. И попал!
Шухлик бил стремительно и точно, будто вовсе не копыто, а рыжая молния сверкала над пустыней.
— Вот тебе гроза! — приговаривал он. — Вот тебе град и молнии! Вот тебе лень из семейства оленей! Исчезни наконец проклятый!
23 
