Бертцер выпрямился. На его лице появилась улыбка, какая бывает у участников каких-нибудь переговоров.
— Я бы очень хотел просмотреть эти списки. Не вполне, правда, уверен, какие у меня при этом мотивы — хочу ли я отомстить? Или вырвать «Сентинел» из рук торгашей?
— Для меня это роли не играет. Только есть два вопроса.
Он кивком дал разрешение изложить их.
— Первый, — начал я, — могут ли списки объяснить, почему умер Юлиус Боммер?
Он уже высказался насчет картины. И ничего больше говорить не хотел.
— Вы сами утверждаете, что списки могли стать причиной его смерти. Все, что я могу сделать, попытаться проверить ваше утверждение.
Разговор, достойный зала заседаний. Если А равняется Б, то, может, В можно поменять на Г. Вот путем таких разговоров и становятся директорами-распорядителями.
— О'кей, — сказал я. — Второй вопрос: если я приду завтра за списками... будет тут сидеть легавый, поджидая меня?
— Нет.
— Слово чести... директора-распорядителя?
Он посмотрел на меня внимательно, но моя улыбка была не такая широкая, как у него.
— Слово чести, — сказал он торжественно.
Я встал, а он поинтересовался: может, попросить Асту принести хереса? Нет, спасибо, сказал я. Аста наверняка добавит мне в рюмку мышьяку.
Мы вышли на солнце и сквозняк. Рюббе подбежал, виляя хвостом. Я отвесил поклон Асте и отступил через калитку.
Карл Юнас Бертцер остался стоять на газоне. Он поднял руку и помахал мне. Люди так делают, когда им приходится клясться в чем-то своей честью. Они думают, что ты член клуба болельщиков или поклонников. Муссолини — тот, говорят, махал аж обеими руками.
Зверь был внизу, возле теннисных площадок у воды. Там четыре девушки играли двое на двое. Он стоял рядом, высокий, стройный, черноволосый, и посылал им сияющие улыбки из глубины черной бороды. На площадке слышалось хихиканье, а мяч то и дело летел не туда, куда надо.
— Пошли, — сказал я сердито. — Я-то думал, ты охраняешь мою безопасность.
Зверь помахал девушкам и засмеялся.
— Друж-жище, — сказал он, — безопасность охранять не есть безгрешность сохранять.
Я хотел ехать в «Утреннюю газету» за фотографиями для Кристины Боммер. Зверь хотел глазеть на девиц. Я отвез его в Королевский парк. Обычно его прогулки заканчивались тем, что он усаживался играть в шахматы. Тут все-таки ценились мозги.
Отдел иллюстраций был пуст. В окна струилось солнце.
Я разыскал катушку и отправился в лабораторию. Там тоже было пусто. Если воскресенье в конце лета выдается хорошим, вся Швеция отдыхает. Только у нас на Севере сиеста длится целый день. Так что, ругать прилежание в Испании? Там говорят: manana, в смысле «завтра». В Германии — «на следующей неделе».
Пока пленка сохла, я прошел в архив. Прочел все, что было напечатано в «Утренней газете» насчет «Сентинел». Ни одной из пикантных деталей, о которых рассказывал Бертцер, там не было. Такова уж экономическая журналистика — на проигрывающих не ставят.
Снимки с Юлле были ужасны. При черно-белом изображении драматизм усиливается. Цвет лучше работает на идиллические сцены. Поэтому-то «Утренняя газета» дает почти только одни цветные фото на первой полосе.
Я отпечатал лишь те снимки, где был Юлле. Но, как всегда, сделал контрольки со всей пленки. Пока снимки сохли, начал просматривать кадры на контрольках.
Что-то там было странное. Такое же чувство я испытал и там, на улице в Таллькруген. Я достал лупу и стал один за другим разглядывать контрольки. Так, дверь открыта, «порше» стоит...
«Порше»!
Что делал «порше» возле Шато Боммер? Будь у Юлле автомобиль, в лучшем случае это была бы старая служебная «гранада». «Порше» в Таллькруген — чужак.
Разве я не слышал, как завелся мотор, как тронулась какая-то машина? А перед этим залаяла собака?
Я схватил негативы и вернулся в темную комнату. Увеличил только «порше», сделал 18 на 24. Ага, виден номер: DXS-898.
Я прибрал за собой, высушил все копии, приготовил конверт со снимками для Кристины Боммер и пошел в отдел уголовной хроники.
Там оказался один только Тони Берг. В редакции он считался мужчиной с большой буквы. Возил в машине пистолет и не выносил конкуренции. Если кто-то находил болтающийся в петле труп, это была конкуренция. Я сунул в дверь голову и спросил:
— Тарн?
— Ушел.
Я поколебался из деликатности всего несколько секунд.