Особенно,... 
115 
– Не иронизируйте. Средство и в самом деле отменное, там и еще кое-что намешано, кроме того, что я перечислил…
Карета остановилась у широкой лестницы, спускавшейся двумя полукружьями, и к ней моментально кинулся человек в причудливом костюме, не ассоциировавшемся у Пушкина ни с одним минувшим столетием – материя не менее чем шести цветов, бубенчики, пришитые в самых неожиданных местах кружева.
Он распахнул дверцу кареты и почтительно отступил, гримасничая и хихикая. Ростом он был пониже на целую голову, чем довольно-таки низкорослый Пушкин, щеголял в черной бархатной полумаске, как и положено на маскараде; судя по видневшимся из-под нее жирным щекам, тройному подбородку, а также круглому объемистому чреву, которое не мог скрыть и маскарадный костюм, незнакомец знал толк в яствах и питиях (о последнем неопровержимо свидетельствовал и его сизый нос).
– Добро пожаловать, добро пожаловать, благородные господа! – затараторил он, приплясывая и выделывая причудливые антраша. – Я, как вы, быть может, догадались, здешний церемониймейстер… впрочем, церемонии тут просты: категорически воспрещается быть скучным, трезвым, тихим, унылым… Прошу в замок! – Он взял Пушкина за локоть и доверительно прошептал на ухо: – Между прочим, вами уже интересовалась одна особа, насколько можно разобрать под маской – юная и прелестная…
– Как я ее узнаю? – так же тихо ответил Пушкин.
– Сдается мне, вы ее прекрасно узнаете и в маске, ведь она, как я понимаю, вам знакома… Но кто вас знает, молодых ветреников… Поэтому подскажу: она будет в наряде греческой гетеры, а для пущей надежности могу шепнуть по секрету, что на шее у нее красуется ожерелье из красных самоцветов, второго такого нет во всем мире, так что узнаете легко… Прошу!
Покрепче завязав тесемки масок, они вслед за церемониймейстером (тут же исчезнувшим в толпе) вошли в обширный зал, где неспешно перемещались разнообразнейшие персонажи чуть ли не всех без исключения эпох. От разнообразия костюмов и блеска драгоценностей рябило в глазах, на балюстраде играл оркестр, но никто пока что не танцевал. Стоя в уголке у белой колонны, Пушкин ловил обрывки разговоров, – в том числе и на языках, о которых он не имел даже приблизительного понятия, из какой части света они могут происходить – судя по всему, общество собралось причудливое.
Ну, а то, что удалось расслышать на языках, которыми он владел, ни малейшего интереса не представляло – обычная пустая болтовня светского приема. Никто не обращал на них внимания, не набивался в собеседники, разве что маски, принадлежавшие прекрасному полу, порой обжигали откровенными взглядами, что опять-таки прекрасно сочеталось с традициями маскарада.
– Вообще-то, мне здесь начинает нравиться, – сказал барон, провожая долгим взглядом рыжеволосую маску, судя по скудному одеянию из прозрачной кисеи, не иначе как вакханку. – Отроду не бывал на маскараде… А ведь недурно.
– Я вас понимаю, друг мой, – сказал Пушкин. – Эти грациозные изгибы ее фигуры дают почву для философических размышлений на эстетические темы…
– Да какие там размышления? Хороша, стервочка…
– Догоните ее и попробуйте завязать знакомство. На маскараде царит некоторая простота нравов…
– Нет уж, – сказал барон, с сожалением провожая взглядом исчезнувшую в пестрой толпе рыжеволосую. – Постараюсь держаться поближе к вам, мало ли что… Ну, где же ваша прелестница, нуждающаяся в помощи рыцаря, чтобы освободиться от злого волшебника?
– Пока что я не вижу никого в ожерелье из красных самоцветов, – сказал Пушкин. – Давайте поднимемся на балюстраду, оттуда легче будет ее высмотреть…
Справа была широкая, устланная алым ковром лестница, ведущая на беломраморную балюстраду, окаймлявшую зал на высоте не менее, чем три человеческих роста. Друзья поднялись по ней, уступая порой дорогу расшалившимся маскам, со смехом сбегавшим вниз. Неловко повернувшись, чтобы его не сшибла с ног прямо-таки взапуски несущаяся вниз парочка в нарядах времен крестовых походов, – Пушкин задел рукой за край мраморного бруса, на манер перил венчавшего невысокие, по пояс человеку, колонны ограждения. Сердоликовый перстень царапнул по мрамору и едва не соскочил с пальца, Пушкин вовремя его подхватил и зажал в кулаке. Глядя на толпу внизу, лениво прислушиваясь к жужжанию разговоров, рассеянно поиграл кольцом, крутя его меж пальцами, а потом из чистого озорства вставил в глаз, как монокль…
115 
