67 
Она тоже не спала ночь. Пыталась прилечь утром на минутку, пошла домой, в квартиру на западе Кунгсхольма, чувствовала, как тело требует отдыха, но из головы не шел визит в Викшё, ужин, закончившийся приступом на полу в кухне.
— Эти дети уже развалины. Поведение и реакции как у конченых наркоманов.
Она описала, как они боялись сесть за накрытый стол, как случился припадок эпилепсии и как привычно им, судя по всему, видеть товарища, потерявшего над собой контроль.
— Я устал и прошу тебя перейти к делу.
— Это и есть дело.
Она не такая, как Эверт. Не умела прикидываться невозмутимой. Ей необходимо выплеснуть из себя все, что мешает, тогда она сможет идти дальше.
— Мне не интересны твои чувства. Мне интересно, как продвигается расследование.
— А я хочу, чтобы ты выслушал. Я как раз и веду к делу.
Он ей не нравился. И она не боялась его. То, ночное чувство снова вернулось. Она жалела его.
— Двенадцатилетний мальчик лежал на полу, прикусив полотенце. И он… он всего лишь один из них.
Марианна Херманссон продолжала рассказ так, как считала нужным, со своей точки зрения, а не с позиций этого пожилого, очень одинокого мужчины.
Еще сорок два ребенка в плохом физическом и психическом состоянии были размещены в приемных семьях в окрестностях Стокгольма.
Временно.
Социальное ведомство сообщило утром, что не намерено платить за детей до тех пор, пока полиция не закончит расследование. Они оплатят издержки за неделю, а потом отправят детей на родину.
Марианна Херманссон попыталась перехватить усталый взгляд Гренса.
— И, Эверт, со ссылкой на какой-то параграф гражданского законодательства, я забыла какой… возьмут младенца под опеку.
— Младенца?
— Ребенка Нади.
— Это важно для расследования?
— Это важно для меня!
Гренс зевнул, потянулся. Попросил Херманссон немного подождать и пошел в коридор к кофейному автомату. Ему надо проснуться. Первую чашку он выпил сразу, как только она наполнилась, снова нажал на кнопку и, взяв еще одну порцию, вернулся в кабинет.
— Думаю, мы очень близко.
Херманссон заметила, что он не спросил, хочет ли она кофе, значит, уже не тревожится, Анни стало лучше.
— Близко?
— К прорыву.
Она дождалась, пока он усядется на край стола, потом сообщила вчерашнюю информацию Клёвье и шведского Интерпола о четырех других автобусах на стоянках четырех других крупных западноевропейских аэропортов.
— Насколько же близко?
О в общей сложности ста девяноста четырех детях, брошенных во Франкфурте, Риме, Осло и Копенгагене. О тамошних следователях и их нежелании сотрудничать, о подозрительном молчании в ответ как на вопросы Клёвье, так и на ее собственные.
— Утром мне звонили из Германии, из Федерального управления уголовной полиции. Комиссар, по-моему.
— Его имя?
— Бауэр.
— Не знаю такого.
— Он хочет поговорить со мной, с нами. Но не по телефону. Дело слишком щекотливое.
— И?
— Он прилетит сюда из Висбадена сегодня вечером.
Три часа на коротком диване.
Затылок все еще болел, но, как ни странно, Гренс чувствовал себя отдохнувшим.
Анни дышала сама. Херманссон, как он и надеялся, держала свое расследование под контролем. А сам он точно знал, где находится человек, убивший Лиз Педерсен.
В открытую дверь постучали.
— Ты посвежел.
Огестам.
— Прекрасно, Гренс.
— Прекрасно?
— Что ты последовал моему совету.
Эверт Гренс раздраженно тряхнул головой:
— Тебе что-то нужно?
— Я принес разрешение. Можешь спуститься в туннели вокруг Фридхемсплан. — Ларс Огестам шагнул в комнату, положил на стол белый лист бумаги. — Гренс, надеюсь, ты знаешь, что делаешь.
Комиссар не ответил. Прошел к полке с магнитофоном и стоял там, пока прокурор не удалился. Перебрал кассеты с давней музыкой, включил запись и принялся подпевать, ухитрившись при этом за несколько минут сделать три коротких телефонных звонка.
— Проснулся?
Гренс вздохнул.
— Убегался, черт побери. И устал талдычить одно и то же.
— Я два раза проходил мимо, стучал в дверь.
— Я прилег, поразмыслил немного. С каких пор это запрещено?
Свен Сундквист улыбнулся и вошел. Он знал, что Ларс Огестам советовал Эверту поспать, а потому Эверт никогда не признается, что так и сделал.
67 
