36 
Херманссон кивнула:
— Хочу. Сколько потребуется времени?
— Я дам знать.
Она спускалась по лестнице, снова чувствуя под ложечкой большой ком, что-то словно росло внутри, незримое — недовольство и одновременно бессилие.
Дети. Настоящие дети. Настоящие дети, которых никто не ищет.
Взломы, грабежи, жестокое обращение, убийства — все это ей знакомо, она сталкивалась с этим каждый день, жила с этим, а может быть, и для этого.
Но такое…
Уму непостижимо.
Инспектор по делам несовершеннолетних ждал внизу, в вестибюле на Бергсгатан. Ее ровесник, на вид вполне дружелюбный, задерганный, но дружелюбный. Они поздоровались и вместе пошли по коридору, потом вниз по лестнице и снова по коридору, мимо спортзала и снова по лестнице. Красные и зеленые пластмассовые стулья стояли вдоль стеклянных стен, они сели и стали смотреть на детей за стеклом.
Белые тела. Зима, конечно, но и зимой она не видела такой светлой кожи.
Большинство смирно стояли в холодной хлорированной воде.
Некоторые сидели на краю бассейна. Кое-кто поодаль, с полотенцами на плечах.
Сорок три ребенка в полицейском бассейне.
На расстоянии. В бассейне за стеклянной стеной.
Почти как обыкновенные дети.
Марианна Херманссон опять почувствовала проклятый ком под ложечкой.
Но в здании полиции. В стране, которую они считали Шотландией. И никто их не ищет.
— Мы разделим группу.
— Прости?
— Я никогда не сталкивался с подобной ситуацией. Это лучшее, что мы сейчас можем сделать.
Херманссон резко взмахнула рукой, едва не опрокинув пластмассовый стул:
— Разделим? Но они нужны друг другу. Как никогда.
— Крыша над головой. Питание. Вот что для меня на первом месте. В моем распоряжении…
— Но это же дети. О чем ты говоришь!
— …было всего восемь часов. Сейчас никто не может принять всех разом.
У них мокрые волосы. Они немножко зябнут. Карабкаются по лесенке из бассейна, прыгают в воду, карабкаются снова.
Херманссон тяжело дышала.
Почти как обыкновенные дети.
— Им надежнее друг с другом. Неужели непонятно? Они как семья. А разделять семью… у нас будут проблемы.
Она смотрела на инспектора, молодого, по-прежнему дружелюбного. Он слушал. В куртке, в джинсах, с папкой на коленях, слушал, а она продолжала:
— Нам ведь придется их допрашивать. А они не будут говорить с людьми, которым не доверяют.
Недостает кусочков плоти.
Она не думала о том, кто перед ней. Не думала ни о том, что перед ней человек, ни даже о том, что он не дышит, и сердце его не бьется, и глаза не видят.
Только об этом.
О кусочках плоти, что были на месте этой ямы возле скулы.
Впоследствии она решит, что реакция была странная. Ведь она знала женщину на каталке, тело, лежавшее посреди одной из прозекторских, в лаборатории судмедэкспертизы. Но сейчас плоть — единственная мысль, которая заполонила ее, единственное слово, которое вертелось в мозгу.
Эверт Гренс смотрел на начальницу службы безопасности.
Он уже понял. Ей незачем что-то говорить. Такое выражение лица, он видел его раньше, всегда в этой комнате, при встрече со смертью, которая совсем рядом, как огромная пустота.
— Это она.
Гренс стоял по другую сторону. Шагнул вперед, попытался поймать ее взгляд.
— Нам некуда спешить. Смотри сколько надо. Ты должна быть совершенно уверена.
Кожа чуть вздувшаяся, белая, местами серая и даже синеватая. Как человек может так измениться за несколько суток? Каждый день они встречались в коридорах страховой кассы, всегда улыбка, короткий разговор о том о сем. Ей вспомнились первые годы, когда они проводили вместе целые вечера, семейные обеды, вечер накануне Иванова дня на площади перед замком Тюресё. Потом все как-то прекратилось, она не помнила почему, так часто бывает в нынешней бурной жизни.
— Я уверена.
— Лиз Педерсен?
— Да.
Гренс кивнул Людвигу Эрфорсу, который ждал поодаль:
— Она опознана. Остальное я хотел бы узнать от тебя, и поскорее.
Свен Сундквист сидел на стуле в тесной передней лаборатории судмедэкспертизы. Он всегда там дожидался, на расстоянии от смерти. Гренс передал ему начальницу службы безопасности, велел провести дополнительный допрос в кабинете Эрфорса, а сам снова вернулся в прозекторскую, к безжизненному телу.
36 
