23

Нa сей раз Галеран приближался к Хейвуду размеренным шагом, хотя ум его, как и тогда, был полон мыслями о любви. Нынче ночью на новой кровати они с Джеанной смогут любить друг друга, как еще не любили со времени его возвращения из похода. Теперь Джеанна рядом, и спешить незачем.

Они задержались в Лондоне и проводили Алину с Payлем, отплывавших в свой новый дом. Ничто не омрачило счастья молодой четы. Галеран надеялся, что счастье это продлится всю их жизнь.

Потом выздоровела Джеанна, и они неторопливо пустились в долгий путь на север, останавливаясь по дороге, чтобы повидать родственников или напомнить о себе друзьям и знакомым.

Много раз на пути попадались вполне подходяща для уединения спальни, но Галеран и Джеанна решили подождать до дома. Это было похоже на ожидание перед свадьбой; все как будто бы начиналось сначала. И они начнут все сызнова в Хейвуде, ведь только там они могут быть счастливыми.

Теперь наконец Хейвуд вставал перед ним, как воплощение той мечты, что не оставляла его в Святой Земле. Его дом. Пристанище всего, что было для него ценным на этом свете.

Лорд Вильям со свитой отделился от их отряда в Броме, а Губерт и его люди распрощались с Галераном в Хей Хамлет. Галеран возвращался в Хейвуд вместе с Джеанной. На сей раз под стенами не стояло войско. Ворота распахнулись, население замка приветствовало возвращение хозяина домой, все радовались и приветственно махали.

Джеанна ехала рядом, но Донату он сам держал на руках — и отнюдь не случайно. Объявлять во всеуслышание о том, что произошло в Лондоне, было совершенно не нужно, ибо такие вести разносятся со скоростью ветра. Bсе в Хейвуде уже давно знали, что за свой грех Джеанна понесла наказание и была прощена.

Галерану жаль было жену, но ничего не поделаешь — от этого всем сразу стало легче.

Мир и порядок были восстановлены.

Так ли?

Что-то царапало душу Галерана.

Он спешился и рука об руку с Джеанной вошел в башню. Там Джеанна взяла у него Донату и удалилась вместе с женщинами переодеть и покормить дочь. Собаки радостно кинулись ему навстречу, и он поздоровался с ними, а затем отхлебнул зля, чтобы промочить горло от дорожной пыли.

Вo рту все равно оставалась горечь.

В зал вернулась Джеанна, обретя обычную для себя стать уверенной, деловитой госпожи своих владений. Именно по такой Джеанне он тосковал все эти долгие, иссушенные жаром пустыни годы. Оглядевшись вокруг, Галеран подумал, что, быть может, все в этом доме так мило ему теперь именно после долгих странствий, после того, как едва было утрачено навсегда.

И все же…

Джеанна еще беседовала со служанкой о каких-то мелочах, а он тем временем забрел в спальню взглянуть на новую кровать. Ведь за это он и боролся, кажется? Мирный дом, любимая жена, супружеское ложе… Вот и роза из слоновой кости. Он бездумно повертел ее в руках.

Лепесток упал с тихим стуком.

Галеран вздрогнул, точно от удара топора.

Его сын.

Его сын умер.

Он почувствовал острую боль и недоуменно взглянул на свои руки. Теперь еще несколько белых лепестков были сломаны, а края их стали алыми. Его кровь. Иерусалим.

Но нет, эта горечь, что поднялась в его душе, не воспоминание о резне в Иерусалиме. То была горечь утраты. Его сын стал ничем, не оставил ему памяти о себе — ни единой смутной улыбки, ни младенческого смеха. Ни запаха. Ничего… Для него Галеран не существовал.

Немудрено, что он безжалостно обрывал всех, кто пытался поговорить с ним о сыне; немудрено, что он так хотел убить Лоуика. Он хотел убить его не за измену, нет. За то, что Лоуик знал его сына, его дитя, которое он сам так и не увидел.

  160