Особенно,... 
146 
— Галеран? Где?.. Что?.. Ах, Доната…
— Да, ей пора есть.
Он положил ребенка на кровать и помог Джеанне сесть. Видимо, любое движение причиняло ей боль, но она ничем не выказывала, как ей трудно, лишь шумно вздохнула.
Доната почувствовала, что о ней забыли, и захныкала.
— Потерпи, маленькая. — Галеран дал девочке палец, за который та немедленно уцепилась, и спросил:
— Ты справишься?
— Ничего, не беспокойся. Только дай мне ее.
Он взял ребенка и осторожно положил на колени Джеанне. Она тревожно, почти со страхом смотрела на него. Он знал, сколько всего ей хочется спросить, но Доната не могла ждать и уже начинала сердито кричать, прихватывая губками рубаху на груди Джеанны.
Успокаивая ее, Джеанна подняла тунику, и несколько минут в комнате раздавалось только довольное чмоканье. Джеанна в упор взглянула на мужа, что было уже больше похоже на нее.
— Так что же, все хорошо?
— Почему ты так решила?
— Ты какой-то… отдохнувший. Или счастливый?
Дразнить ее дальше было нечестно. Галеран позволил себе улыбнуться.
— Все хорошо. Ты права, я чувствую себя отдохнувшим и почти счастливым.
Джеанна прикрыла глаза.
— Слава богу.
Но затем спросила:
— А Раймонд?
Галеран рассмеялся.
— Честный бык? Здоров и свеж и отправляется рубить неверных.
— Бык? — недоуменно протянула она, но потом тоже улыбнулась. — Умно придумано. Ему понравится.
— Он доволен жизнью: теперь он убедился, что я не размажу тебя по стене, когда буду не в духе, и не отдам Донату на воспитание на кухню.
Джеанна опустила глаза и поудобнее переложила ребенка, но Галеран понимал, что таким образом она просто выгадывает время, чтобы подумать. Но вот она посмотрела на него.
— Так что ты хочешь у меня спросить?
— Ничего.
— Нет, что-то есть.
Теперь не время для таких расспросов, да и вообще стоило ли затевать этот разговор? Не проще ли вернуться домой и сделать вид, что ничего не было…
Ничего — кроме ребенка, которому он не отец, и другого, родного, похороненного под розовым кустом в Хейвуде.
Но прошлого не воротишь, и можно лишь заботиться о нынешнем дне.
Впрочем, один вопрос он мог ей задать спокойно.
— Ты и меня считаешь честным дурнем, которого нужно защищать?
Она сразу поняла.
— Ах, Галеран, в этих делах мужчины почти ничем не отличаются от женщин. Ты бы мог спокойно стоять и смотреть, как я иду в трясину, и не пытаться помешать мне?
— Нет. Но я всегда давал тебе идти твоим путем и верил, что ты знаешь, куда ступить. И ты могла бы ответить мне тем же.
— А я оступилась и попала в трясину! Что еще хуже, потянула за собою тебя и Раймонда. Значит, я и должна была вытащить всех на твердую землю.
— Но не так!
От его громкого голоса Доната вздрогнула и выпустила грудь. Молоко все лилось, и Джеанна не сразу опомнилась, подставив под струйку подол рубахи и снова приложив дочь к груди.
— Я знал, что делаю, — продолжал Галеран уже спокойнее. — Я не позволил бы им избивать тебя, пошли ты мне хоть слово.
— Галеран, но я согрешила не только прелюбодеянием, я отвергла бога! Меня надобно было наказать.
— Так тому и быть, — угрюмо ответил он. — Отошлем тебя обратно, чтобы ты получила все сполна.
— Нет, благодарю.
Она не замечала его гнева и улыбалась. В ее глазах Галеран прочел неожиданную для себя правду.
— Ты успокоилась.
— Да. Архиепископ Фламбар не хотел мне добра, но вышло так. Одиночество, покой и молитвы очистили меня даже от тоски по Галлоту и от злобы на мир, не оставлявшей меня с тех пор, как его не стало. Я лучше узнала себя, и в этом мне тоже помогло наказание. Я поняла, что не властна над моим слабым телом, боящимся боли, но властна зато над рассудком. Я стала сильнее и чище. Теперь я примирилась с собою и с богом и готова начать все заново, без ран и теней минувшего. А ты?
— Был бы счастлив, если так.
Галеран придвинулся ближе к жене, досадуя, что не может прижать ее к себе с такой силой, как хотелось бы после долгой разлуки. Перед ним была новая Джеанна — не упрямая девочка, не истерзанная сомнениями мать, не иссеченная розгами грешница.
Тяжелое испытание выявило лучшее, что было в них, и теперь женщина, которую Галеран любил, сделалась ему стократ дороже.
Джеанна приложила дочь ко второй, полной молока груди. Галеран не мог обнять ее, но, сидя рядом, рассказывал ей о том, как судил себя сам, что узнал о себе. Об Иерусалиме. О жестокой резне, о струящимся по улицам рекам крови. О своей попытке спасти от гибели детей, хотя сознавал, что идет на верную смерть.
146 
