42 
Первым в гордом одиночестве поел священник. Истребив больше половины пирога и не притронувшись к горшку, он ушел в спальню, скинул плащ, сапоги, забрался под шерстяное одеяло и мгновенно провалился в сон. Потом к столу присели его телохранители, доев пирог и вычистив горшок с кашей. Пятеро тут же разошлись по углам, а двое оставшихся на страже подождали, пока баба уберет со стола, а потом опять позвали ее в горницу.
— Смотри, чтобы ни звука, — предупредил один, втыкая в сосновую столешницу нож. — Спят все.
Второй подпихнул к столу. Ее ткнули лицом в пахнущие смолой доски, снова задрали юбки. Женщина тихонько постанывала, скребла ногтями дерево, но издать хоть один громкий звук так и не решилась. Заскучавши по женскому телу, ливонцы сменились по три раза, прежде чем насытились и отпустили бабу.
— Давай, обед готовь, — напомнил один. — Чем кормить-то станешь?
— Кашей, — подавилась слезами сервка.
— Не, так не пойдет, — закрутил головой другой. — А мясо?
— Нету…
— Как нет? А хрюкает кто? — хмыкнул второй. — Сейчас, будет…
Он подтянул штаны и направился к дверям.
Свинью разделали быстро и умело, основную тушу велев закинуть на ледник, а окорок запечь на ужин.
Женщина пару часов провозилась у печи, выполняя приказ захватчиков, но вскоре ее опять вызвали в горницу и поставили к столу.
Удовлетворив похоть, один воин пошел будить смену, а второй предупредил:
— Ты баланду для скотины запарить не забудь, орет уже бедная.
Но залить кипятком крупу она толком не успела: первое, что сделали проснувшиеся ливонцы — так это полезли под юбки.
Сготовить к полудню обед она толком не успела, но никто все равно не проснулся, так что ничего страшного не произошло. Правда, вскоре расплакался ребенок. Лада, повернувшись спиной к скучающим ливонцам, достала мальчонку из колыбели, поднесла к груди. Тот сперва почавкал, потом снова начал орать. Мамка попыталась дать другую грудь, но ор не прекращался. От постоянного крика начали ворочаться воины.
— Уберите этот вой! — сквозь сон выкрикнул священник.
Женщина, всхлипнув, прижала к себе младенца покрепче и пошла к дверям в избу. Дежурные воины переглянулись, и один тронулся следом.
Лада вышла на улицу и, нежно убаюкивая сыночка, покачивая и негромко ему напевая, открыла крышку колодца.
— Эй, ты чего задумала? — крикнул с крыльца ливонец.
— Так, — всхлипнула мама, — смертный приказал вой убрать…
— Дура, воду испортишь! Хочешь избавиться — в лес неси!
Но гнать смертную в лес демону показалось скучно. Тем более, что ее придется возвращать: должен же кто-то кормить его будущее тело! Он поступил иначе: дохнул на крохотную искорку еще только нарождающейся жизни, вдувая в нее чувство тепла и сытости, и младенец почти сразу блаженно заснул.
Расплакался снова он уже только в следующую смену охранников. Лада, помня недавнее помутнение рассудка, тут же подхватила малютку и метнулась во двор:
— Касьян!
— Лада! — вывалился с сеновала мужик.
— Касьян, у меня молоко пропало!
— Как?
— Да так, насовсем, — расплакалась женщина и передала сына мужу в руки. — Возьми… А то убьют его… Чтобы не шумел…
Она утерла подолом нос и пошла назад — на свою женскую муку. Следящий за порядком ливонец пропустил ее мимо, прикрыл дверь, спросил:
— Корова-то у вас есть?
— Да чтоб ты сдох!
— Я не сдохну, дитятка умрет. Есть молоко?
Касьян промолчал, прижимая к себе сыночка. Ливонец, вздохнув, осмотрел двор:
— Жеребенок! Тоже малой… Ты кобылу когда-нибудь доил?
Не дождавшись ответа, он спустился вниз, пошарил по двору, нашел какой-то ковшик, присев у ворот, отер его снегом и вошел в стойло. Оттуда послышалось тревожное ржание. Спустя несколько минут вышел, неся немного плещущегося в емкости парящего молока:
— Вот, возьми.
Русский промолчал. Ливонец покачал головой, поставил ковшик на пол. Прикинул расстояние: мужик ногой может пнуть, и отодвинул чуток подальше. Положил на край белую тряпицу:
— Вот чистая. С собой брал, чтобы рану, если зацепят, прикрыть. Ты ее смочи, и в рот пососать давай.
Русский опять промолчал. Воин дошел до двери, остановился:
— Ты от меня ничего не бери, не надо. Пусть твой ребенок от твоей лошади возьмет.
Он вошел внутрь, прихватил кувшин с брусничной водицей, немного попил. Из горницы доносились стоны: его напарник, уложив сервку на спину и удерживая за ноги, старательно пытался пробить ее своим удом насквозь. Поначалу воин отвернулся, рассматривая убранство кухни, но тяжелые равномернвю выдохи и жалобные женские стоны никуда не исчезли и потихоньку просачивались в сознание, растекаясь по телу и концентрируясь внизу живота еще совсем не старого мужчины. Плоть его, словно проявляя любопытство к интересному представлению, напряглась и оттопырила штаны, норовя вырваться наружу. Горшки и чугунки занимали внимание все меньше.
42 
