Последние отзывы

  17  

— В каком смысле — за гранью? Хочешь сказать, это болезненная одержимость?

— Вроде того. Похоже, он повторял одни и те же действия несколько раз, снова и снова, пока не выбился из сил, — словно не был уверен в достигнутом результате. Знаешь, как человек, который по десять раз проверяет, запер ли он дверь. Причем парень не просто измельчил расчлененное тело, не просто проделал это с величайшей тщательностью, но еще и разрознил останки. Каждый фрагмент — сам по себе, даже пальцы ног лежат по отдельности. Он разбросал все, как разбрасывают семена в поле. Неужели он думает, будто старик прорастет? Не рассчитывай, что я соберу тело воедино, это невозможно.

— Ты прав, — согласился Адамберг. — Необоримый страх, неиссякаемая ярость.

— Неиссякаемая ярость — такого не бывает, — резко сказал майор Мордан.

Адамберг покачал головой. Он поднялся с места, встал на пластиковую дощечку, потом осторожно переступил на следующую. Он один передвигался по комнате, другие полицейские остановились, прислушиваясь к разговору, и сейчас неподвижно стояли на своих дощечках, словно пешки на клетках, когда шахматист делает ход фигурой.

— Как правило, нет, Мордан, но данный случай — исключительный. Его бешенство, его ужас, его лихорадочное возбуждение — все это находится за рамками нашего понимания, в каком-то неведомом пространстве.

— Нет, — возразил майор. — Бешенство, ярость — это сгорает быстро, как сухие дрова. А наш молодчик трудился несколько часов. Минимум четыре часа: бешенство не может длиться так долго.

— А что может?

— Кропотливая, упорная работа, в основе которой — холодный расчет. Возможно даже, это своего рода инсценировка.

— Нет, Мордан. Никто не может инсценировать такое.

Адамберг присел на корточки, чтобы осмотреть пол:

— Он был в сапогах, верно? В высоких резиновых сапогах?

— Мы тоже так решили, — подхватил Ламар. — Самая подходящая обувь для такого дела. Он хорошо подготовился. На коврах остались очень четкие следы подошв. И небольшие частицы почвы — он откуда-то занес грязь.

— Кропотливая работа, — пробормотал Мордан и прошел по дощечкам, двигаясь по диагонали, как шахматный слон; затем Адамберг передвинулся на три дощечки — на две вперед и на одну вбок, как шахматный конь.

— На чем он раскладывал останки, когда дробил их? — спросил комиссар. — Даже если он действовал массивной дубинкой, для этого нужна была какая-то твердая поверхность, на коврах у него ничего не вышло бы.

— Вот поглядите, — сказал Жюстен и показал на прямоугольный участок на полу, оставшийся почти чистым: — Возможно, здесь стояло нечто вроде наковальни — деревянная колода или чугунная плита.

— Получается, он притащил с собой просто-таки неподъемный груз. Дубинка, циркулярная пила, колода. Плюс еще сменная одежда и обувь.

— Все это умещается в одной большой сумке. Думаю, он переоделся в саду, за домом. На траве пятна крови: видимо, он складывал там запачканную одежду.

— Время от времени, — сказал Адамберг, — он присаживался, чтобы передохнуть. И не куда попало, а вот в это кресло.

Комиссар оглядел старинное кресло с резными подлокотниками: на сиденье, обитом розовым бархатом, виднелись следы крови.

— Роскошная вещь, — сказал он.

— Между прочим, это кресло эпохи Людовика Тринадцатого, — заметил Мордан. — Не «роскошная вещь», а кресло эпохи Людовика Тринадцатого.

— Ну хорошо, майор, это кресло эпохи Людовика Тринадцатого, — ровным голосом произнес Адамберг. — Но если вы намерены цепляться к нам весь день, лучше уходите. Никому не в радость работать в воскресенье, никому не в радость шлепать по этой кровавой грязи. И не вы один тут не выспались.

Мордан снова переместился по диагонали, удаляясь от Адамберга. Комиссар заложил руки за спину; он все еще разглядывал кресло.

— В каком-то смысле это убежище преступника. Здесь он расслабляется. Бывают моменты, когда он должен полюбоваться достигнутым, немного успокоиться, ощутить удовлетворение. А может, он усаживается только для того, чтобы попытаться дышать глубже.

— Почему вы говорите «преступник»? — придирчиво спросил Жюстен. — А вдруг это была преступница? Женщина вполне может принести и унести все эти инструменты, если только не поставит машину слишком далеко.

Адамберг отрицательно покачал головой:

— Это дело рук мужчины, за этим кроется мужской ум, здесь нет ничего, что наводило бы на мысль о женщине. Не говоря уже о размере сапог.

  17