Он изобразил возмущение и хлопнул себя ладонью по груди.
— И ты себя называешь его подругой? Я уязвлен в самое сердце.
— А Сарио уязвить невозможно, — сухо сказала она.
— А может, это и к лучшему? — беспечно спросил он. Что-то в его голосе встревожило ее.
— Алехандро, неужели это и впрямь тебя так беспокоит?
— То, что я герцог? — Он тяжело вздохнул, нервно теребя простыню. — Да. Очень.
— Но ведь у тебя есть советники. Дворяне, что служили твоему отцу.
— Дураки, — буркнул он. — Все мои советники — болваны, кроме… — Он улыбнулся уголками губ. — Кроме твоего протеже. Высокомерного, самонадеянного, уверенного в том, что он незаменим.
— Алехандро… — Голос Сааведры прозвучал странно — казалось, она хочет сказать что-то важное. Но в последний момент передумала. — Да, он высокомерен. И много мнит о себе. Но на свете нет художника талантливее Сарио.
— А коли так, мне бояться нечего, верно? Ты будешь мне советовать ночью, а Сарио — днем. С такими помощниками я не пропаду.
Она искоса посмотрела на него, озабоченно покусала нижнюю губу. А потом обеими руками взяла его кисть.
— Алехандро, обещай мне кое-что… Обещай, что останешься самим собой.
Его удивила страсть в ее голосе.
— Я вижу, тебе действительно страшно… Мне тоже не по себе. Алехандро, у тебя доброе сердце. Большое и щедрое, и ты совсем не глуп. Ты должен верить прежде всего своему сердцу, а не советникам. Не давай им помыкать собой. Всегда имей собственное мнение.
— Конечно… — Алехандро ласково улыбнулся; теперь он держал ее за руку. — Верь в меня, каррида… Да, мне нужны умные советники, но я и сам умею принимать решения.
Она вгляделась в его лицо, взвесила его слова. Затем с облегчением вздохнула и широко улыбнулась.
— Если так, все будет хорошо. Но сейчас… Только в этот раз я решаю за тебя. Алехандро, тебе пора уходить.
— Уходить? Ведра? Куда это ты собралась? — Он схватил простыню, соскользнувшую на пол, когда Сааведра вставала. — Я-то надеялся, ты покажешь кое-что из твоих работ. Ведь обещала же, эн верро!
— Эн верро. — Она нагнулась за его чулками и своей исподней сорочкой. — Как-нибудь в другой раз.
— Сааведра! — Он повысил голос, точь-в-точь как отец, когда требовал правдивых ответов. — В чем дело? Она смотрела на него несколько мгновений.
— До'нада.
Когда она отвернулась, он свесился с постели и поймал ее руку.
— Это из-за него, да? Ты что-то скрываешь? — И тут его точно молнией ударило. — Ты с ним?..
— Нет! Никогда! — Она замотала головой. — Ни разу. Алехандро нахмурился.
— Ты его рекомендовала, но даже без твоей протекции он был единственным подходящим кандидатом. Я это сразу понял. И все со мной согласились, кроме Серрано, но чего еще можно было от них ожидать? — Он ухмыльнулся, вспомнив их гневные протесты, и пожал плечами. — Даже если бы мы с тобой не познакомились, все равно я узнал бы его имя. Иначе и быть не могло.
— Эйха, ты прав. — На ее лице расцвела и вмиг увяла улыбка. — Ведь он одержимый. Такого огня, как в нем, нет ни у кого.
Сааведра давала ниточку, но у Алехандро не было желания тянуть за нее и распутывать клубок.
"Сейчас не время. У меня и без того забот полон рот”.
— Все. — Он опять вспомнил отцовскую категоричность. — Бас-еда. Сарио — Верховный иллюстратор, а ты — моя любовница. Просто сказка!
— Просто сказка, — уныло откликнулась она и запустила в него чулками.
* * *
Кита'аб. Фолио. Два разных слова означают одно и то же. Они означают “власть”.
В кречетте горела одна свеча. Никто не предвидел, что Сарио сюда придет, а если бы и предвидел, не смог бы ему помешать. Ведь он один из них, Вьехо Фрато. А еще он — Аль-Фансихирро.
Свеча разогнала мрак по углам. Вряд ли ее слабый огонек достоин освещать страницы, которые Сарио держал в руках, — такие древние, знаменитые, красивые. Вряд ли он достоин изящной тза'абской вязи, роскошного орнаментального обрамления страниц, загадочной лингвы оскурры. Вряд ли он достоин правды, сокрытой в книге, и ответов на вопросы, не возникавшие до сего дня. Ибо вопросы не возникают, пока спит воображение.
Впрочем, огоньку свечи было все равно. Он просто делал свое дело. Как умел.
Сарио был мрачен. Ему лгали. Лгали те, кто его поддерживал. Положа руку на сердце следовало бы возразить: они и сами не понимали, что лгут, они просто хранили верность традициям рода Грихальва — традициям, уходящим корнями к тза'абским ритуалам. Но он не испытывал желания класть руку на сердце и возражать. Ложь — это ложь. Ее ничем нельзя оправдать.