Последние отзывы

  47  

— Из каких земель будешь, человече? — повернул голову к нему Всеволод.

— Олегом меня кличут, княже, — склонил голову в коротком поклоне ведун. — Путь свой я начал из Новгорода, так с тех пор и скитаюсь.

— Больно сытым ты выглядишь для калики перехожего, — усмехнулся княжеский воевода. — Чем кормишься?

— С сабли кормлюсь, княже, — глядя на правителя ответил Олег. — Нежить с проклятых мест гоняю, порчу от домов отвожу, лихоманку извожу, когда получается.

— Обвинение слышал? — поинтересовался князь. — Чем отбрехиваться станешь?

— Четверо промысловиков, как я слышу, было. А я один. Нет у меня сотоварищей, чтобы на путников нападать, да и времени на лиходейство такое нет. Не мог я, княже, в лесу сидеть и добычу искать, потому как с князем Муромским этой зимой в поход на торков ходил.

Толпа горожан колыхнулась, двинулась немного вперед. Видать, дело оказалось не таким простым, как все думали поначалу, и теперь каждый старался расслышать подробности.

— Весть мы получили из Мурома, токмо четыре дня назад рать с победой в стены возвернулась, — ласково ответил Всеволод. — Мыслимо ли: рать четыре дня как возвратилась, а ты уж несколько дней как тут?

— О том и речь веду, княже, — повысил голос Олег. — Третье утро я тут всего встречаю. Из Мурома торопился долю свою здесь продать. В Муроме-то цены уж раз в десять, поди, упали. Посему путников по зимнику ловить да в лесу с сотоварищи уговариваться я никак не мог. Времени у меня на это не имелось.

— Слова ладные, — согласился Всеволод. — Да кто подтвердить их сможет?

— Дозволь слово молвить, княже! — выступив вперед, поклонился Словей Ратин.

— Говори, старшина, — указал на него пальцем угличский правитель.

— Слушай меня, княже, слушай люд честной. Третьего дня пришел ко мне этот гость. Привел на продажу коня ратного с седлом степным, со снаряжением воинским, по всему на торкское похожим, невольница при нем была, тоже пленница степная, недавняя. Даже приодеть ее служивый не успел. О походе князя Муромского рассказал он мне во всех подробностях. Посему свидетельствую пред людьми и богами: правду речет ведун. Ходил он в поход с муромцами и с ними же вернулся.

— А может, он специально степняцкое оружие подобрал? — вскинулся слободской выборный. — Дабы людям разум морочить.

— Ты ври, да не завирайся, старшина. — Воевода, признав в Олеге собрата по ремеслу, тут же встал на его сторону. — Где же ты за ради разум поморочить снаряжение степное соберешь? Да еще чтобы свежее, в сундуках не запылившееся, кровью пахнущее?

Толпа загалдела, причем, по тону, уже не требуя крови, а поддерживая обвиняемого. Даже ратники впервые за все время отвели копья и перестали колоть своего пленника. Однако выборный не сдавался:

— А конь-то наш, родионовский!

— Откель коня взял, служивый? — немного расслабившись, откинулся на спинку кресла князь.

— Вдвоем с невольницей на трех конях скакали, княже. Второго заводного не хватало. Минуя Суздаль, встретили на дороге мужика с конем оседланным. Вот этим как раз. Пешим шел, рыжебородый, в тулупе овчинном, в колпаке таком же. Я спросил, не продажный ли конь. Тот полгривны спросил. У меня было, я отдал да рабыню на коня посадил. У степного и без того спина стерта вся под потником.

— Aral — обрадовался выборный. — Где же это видано: на дороге, коня, да под седлом — на продажу ставят? Кто — неведомо, разыскать — никак. Врет служивый, как есть врет!

— И вправду странно, Олег из Новгорода, — согласился князь.

— Думал ли я, что сыск по сему делу возникнет? — пожал плечами Олег, мысленно молясь, чтобы никто не догадался расспросить Урсулу. Она ведь его вранья не слышала, повторить не сможет. — Обрадовался везению своему, коня взял да дальше помчался.

Всеволод задумчиво почесал себя по переносице, потом вскинул голову. У Олега все ухнулось внутри, но…

— Помнишь ли ты вещи детей своих, женщина?

— Конечно, княже.

— Выложите перед ней, что в узлах у служивого. Может, чего и опознает…

Использовать в интересах следствия вещь, пусть и говорящую, правителю в голову не пришло.

Несчастная мать, зачесав волосы, подошла к сумкам и узлам, принялась в них рыться. Над площадью повисла мертвая тишина. Один мешок, другой-Скрутка с тряпьем, чересседельные сумки… Наконец женщина поднялась, вытерла глаза:

— Нет, нет тут ничего нашего, батюшка-князь.

  47