Последние отзывы

  45  

— …и только щепки по воде!

Сидевший рядом с Олегом здоровенный дружинник всосал огромную чашу вина, впился зубами в румяный бок курицы, потом, брызгая слюнями, наклонился к нему:

— А ты чего молчишь? Сам-то видел чего?

— Все видел, — пожал плечами ведун, — так и было, провалиться мне на месте!

— Да-а, — протянул здоровяк, — есть же люди. — Он подтянул ендову с вином, налил, плеская через край, себе и Олегу. — Давай, за друга твоего.

— Острожек тоже молодец, — кивнул Середин на раскрасневшегося лучника, — главного стрелой с лодки ссадил. Прямо в глаз, как белку.

— А-а, — отмахнулся воин, — он только с лука и горазд.

Олег выпил чару, пожевал мяса, заел моченой брусникой. В голове приятно шумело, стол, на который он облокотился локтями, слегка покачивался. Даже шум и гомон подвыпивших людей не раздражали, покрасневшие лица казались добрыми, веселыми. Он любил их всех как братьев, готов был за них в огонь и в воду. Что с того, что в головах у них пусто, что инстинкты пока еще ведут по жизни, подавляя разум. Придет время — и вот из таких вырастут и ученые, и бизнесмены, и знающие толковые офицеры… А пока… Ну что ж, дикое время, дикие нравы. Еще недавно съесть печень убитого врага было проявлением воинского духа, а теперь на это смотрят, как на диковинку. Сейчас пока сословий немного: князь — боярин — воин — купец — крестьянин. Народ, как эта дружина — дети. Иногда добрые, иногда злые, хитрые, добродушные, спокойные, буйные, но — дети.

Середин поднял чашу и обнаружил, что там пусто. Он привстал, подтащил к себе медную ендову. Внутри что-то булькало. В чашу упало несколько капель вина, Середин с досадой брякнул ендову на стол и, покачиваясь, поднялся на ноги.

— Хозяин, мать твою! Ты что, жаждой нас умри… уморть… уморить хочешь? Где вино?

Дружинники поддержали его, стуча по столу кулаками, кувшинами и чарками.

— Вина давай, мед где?

Хозяин приволок огромную братину с пивом, все полезли в нее кружками, толкаясь черпали хмельной напиток. Пиво текло по лицам, на расстегнутые рубахи, на столе образовались целые лужи, в которых плавали поросячьи, птичьи и рыбьи кости.

— Что за сабелька у тебя такая? — подивился сосед, тараща глаза на наборную пластиковую рукоять с разноцветными вставками. — Камень, что ль, такой? Ишь, как играет. Хазарская не хазарская, печенежская не печенежская.

— А-а, — Олег встал, потащил из-за плеча саблю, — таких больше не сыщешь! Одна на весь свет, подруга моя, — он истово приложился губами к лезвию, — ты б видел, как ворога сечет! Пополам, до седла! Во!!! Дай-ка… — Олег вылез из-за стола и вышел на середину корчмы.

«Ну-ка, покажу я этим увальням, что такое сабля в умелых руках, — подумал он. — Зря, что ли, у Ливона Вороныча… то есть Ратмирыча, столько лет учился?»

Середин расставил ноги, вытянул саблю перед собой, покосился на стол. Дружинники примолкли, ожидая представления. Еще он увидел замершего за стойкой хозяина, прыснувших в дверь девок и серьезные, совсем трезвые глаза Невзора. Ведун еще успел удивиться, чего это тот не пьет, и…

Сабля будто сама попросилась показать себя в полном блеске: засвистел рассекаемый воздух, заблистал клинок, шипя и рубя гарь от сгоревшего жира, масляную копоть, спертый перегаром воздух. Олег вдруг почувствовал необыкновенную легкость: он перехватывал клинок за спиной из руки в руку, перебрасывал перед собой из ладони в ладонь, крутил «восьмерки»: нижнюю, верхнюю, дробил воздух «крестами», успевая уходить «свилями» от воображаемого нападения. Сейчас он один бился со всей нечистью, резал всех нелюдей, что душили, грызли, убивали его народ, всех этих упырей, оборотней, вурдалаков, василисков, велетов, леших, кикимор и хрен знает кого еще…

Рука сама требовала ощутить сладость удара: рассечь, разрубить, располовинить лютого изверга так, чтобы в корчах последнего часа катался он по полу, изрыгая свою черную кровь…

…и изверг нашелся.

— Лови!

Середин крутанулся к двери, успел заметить, как что-то белое, растопыренное летит на него, целя в глаза кривыми когтями. Сверкнул каленый клинок, легко, по-молодецки разрубая ворога…

Олег резко выдохнул, приходя в себя. На полу, брызгая кровью, билась разрубленная пополам курица. Потроха тащились за каждой половинкой, клюв судорожно дергался, когтистые лапы скребли пол…

— Ква… — только и сумел сказать Середин.

  45