22 
— Спасибо, мы поехали. — Потом пнул пятками лошадь, и та торопливо потрусила к дороге. — Эх, лучше плохо ехать, чем хорошо идти.
Алги-мурза мгновенно понял, что русский не умеет держаться в седле, и сразу перевел небольшой отряд в галоп, напоминающий поездку на телеге по каменистой дороге. Менги-стр — как отложилось имя охраняемого в его голове, — ерзал из стороны в сторону, качался, подпрыгивал в седле, ударяясь о натертую кожу своей широкой задницей, пытался удержать равновесие, дергая поводья, но о пощаде так ни разу и не взмолился. Промчав так несколько верст, татарин пожалел коней и перешел на широкую походную рысь.
— Почему мы затормозили? — немедленно забеспокоился русский, которого перестало мотать из стороны в сторону.
— Чего сделали? — не понял татарин.
— Снизили скорость передвижения гужевых транспортных средств, — дернул верхней губой русский. — Теперь дошло?
— Лошади устали, — угрюмо ответил Алги-мурза, понимая, что так и не смог отомстить за недавнее унижение. — Раньше, чем через четыре дня, до кочевья все равно не успеть.
Успокоился он только после того, как они пересекли узкие в этой части Крыма горы, миновали леса и вырвались на простор широкой горячей степи, которую в преддверии наступающей осени солнце превратило в белесый ковер из пересохшей травы.
Второй неожиданностью, которую приготовил Алги-мурза русскому, была необходимость спать без шатра, на одной войлочной подстилке. Пусть пообломает свои нежные, привыкшие к перинам, косточки о жесткую степную землю!
Однако и здесь татарина ждало разочарование: услышав, что придется ложиться спать прямо здесь, где застала их темнота, Менги-стр просто лег там, где стоял, не спросив не то что про кров и постель — даже про ужин.
— Расседлайте его кобылу, — приказал Алги нукерам и улегся неподалеку от навязанного Кароки-мурзой спутника, пытаясь придумать очередную пакость неверному. Увы, в голову ничего не шло. Тем более, что вечером следующего дня они должны были миновать кочевье самого Алги-мурзы, и он собирался немного отпраздновать эту маленькую радость, а не превращать ее в тягостную обязанность. Русские, русские… Внезапно в его голову пришла коварная мысль, и он, сладко улыбнувшись, провалился в глубокий спокойный сон.
* * *
К кочевью рода Алги они вышли вскоре после полудня. Поначалу они встретили несколько овечьих отар, стригущих траву не хуже триммера — большое белое пятно с неровными краями медленно наползало на высокую пересохшую траву с редкими проблесками зелени, оставляя после себя травяные пеньки от силы миллиметровой высоты. Пастухи при виде всадников низко кланялись, а когда навстречу попался табун — разразились приветственными криками, после чего молодой паренек вскочил верхом на неоседланного жеребца и радостно умчался вперед.
Само стойбище показалось часа через два — полтора десятка укрытых шкурами шатров со стенками, до высоты человеческого роста выпирающими наружу, а потом круто изгибающимися и сходящимися на конус, с отверстием на самой макушке. Самый крупный из таких походных домов составлял около десяти, а самый маленький — порядка трех метров в диаметре. От стойбища далеко вокруг пахло дымом, мясным варевом, человеческим потом — даже ночью не заблудишься.
— Да живет мурза Алги! Да здравствует Алги-мурза! Долгие лета! — высыпая из шаров, либо подбегая со стороны степи, с искренней радостью вопили кочевники.
— Мой род, — с нарочитой небрежностью пояснил татарин. — Коли через мои земли проезжаем, сегодня праздновать станем.
Он спешился перед самым крупным шатром, небрежно постукивая себя плетью по ноге, шагнул внутрь, откинув полог. В стороны поползли на карачках, тыкаясь лбами в ковры и пятясь задом наперед, какие-то старики в замызганных, просаленных халатах, цвет которых было уже невозможно определить. Посреди шатра тускло, но жарко тлели угли небольшого очага, за ним, возле небольшого возвышения, почтительно склонилась девушка в широких шароварах и короткой войлочной курточке, прикрывающей только плечи и грудь, оставляя на всеобщее обозрение бархатистый животик с какой-то блесткой и низ спины. Перед возвышением стоял большой серебряный поднос с тонконосым медным кувшином и полупрозрачной фарфоровой пиалой.
— Еще одну принеси, — небрежно бросил Алги-мурза.
Девушка стремглав убежала, а татарин принялся неспешно усаживаться на возвышении; подогнул ноги, опустился, сдвинул ножны назад, чтобы не мешали, покачался из стороны в сторону, как бы проверяя — все ли удобно, все ли кости и мышцы на своих местах. Потом с таким же тщанием подоткнул под колени полы халата. Приглашающим жестом указал русскому на ковер возле левого угла возвышения.
22 
